Увертюра к смерти

— Очень плохо, — сказал ректор, широко открыв глаза. — Хуже быть не могло. Когда она немного успокоилась… а на это ушло довольно много времени… я поспешил высвободиться и первое, что я сделал, — это задернул шторы. Видите ли, некоторые члены кружка книголюбов могли еще не уйти. Многих из них встречают молодые люди. Еще хуже было то, что мисс Прентайс позвонила утром и сказала, что вечером хочет поговорить со мной. Но в то время, когда мисс Кампанула еще была у меня, она позвонила и сообщила, что не придет. Это было примерно в десять пятнадцать. С ней разговаривала Дина и потом сказала мне, что у мисс Прентайс был очень расстроенный голос. Я… боюсь, что был вынужден проявить к ней строгость… Я хочу сказать… в качестве священника… в тот день. Я дал ей некоторые предписания, которые должны были удерживать ее дома, и, возможно, ее палец разболелся еще больше. Но в тот момент я еще ждал ее прихода, и если бы она видела, это было бы… ну, правда… — Ректор глубоко вздохнул и быстро добавил: — Но это к делу не относится. Я задернул шторы и в суматошном волнении сказал что-то о том, что мисс Прентайс должна прийти. Оказалось, что я не мог сказать ничего более ужасного, потому что, когда я попытался объяснить этой несчастной душе, что она ошиблась, она связала это с визитом мисс Прентайс.

— О боже! — воскликнул Аллейн.

— Что вы сказали? Да, да, действительно. Она просто взбесилась и выдала в адрес мисс Прентайс поток такой брани, что я никогда не осмелюсь повторить ее. Одним словом, она предположила, что мисс Прентайс оттеснила ее на задний план не только в делах прихода, но и в том, что касается моего личного отношения. Я рассердился, справедливо рассердился, как мне тогда показалось. Как ее священник я приказал ей замолчать. Я упрекнул ее и напомнил о смертном грехе зависти. Я сказал, что она молитвой и постом должна вытравить эту злобу из своего сердца. Она притихла, но, уходя, произнесла одну фразу, которую я теперь никогда не забуду. Она повернулась ко мне в дверях и сказала: «Если бы я убила себя, она страдала бы за это, но если бы, стоя здесь, в этой комнате, я могла бы нанести Элеоноре Прентайс смертельный удар, я бы тоже сделала это!» И прежде чем я успел что-либо ответить, она вышла, хлопнув дверью.

4

— Дорогая, — говорил Генри, — я думаю, что лучше рассказать ему.

— Но почему?

— Потому что мне кажется, что, если я этого не сделаю, это сделает Элеонора.

— Разве она сможет? Ей будет очень стыдно. Ей придется рассказывать о том, как она себя вела.

— Нет, об этом она даже не заикнется. Поступит по-другому. Поведает, что она застала нас в компрометирующей ситуации, что ты покраснела от стыда, а я взбесился и пригрозил свернуть ей шею.

— Но, Генри, это будет умышленная попытка навести на тебя подозрение.

— Я не стал бы отрицать, что она на это способна.

— А я стала бы. Попытайся ты ее убить, тебе это великолепно бы удалось, и теперь у нее не имелось бы причин для беспокойства.

— Что ж, в этом что-то есть. Пожалуй, я тоже могу чувствовать себя спокойно.

— Я бы даже сказала, что это самое лучшее.

— Дина, — сказал Генри. — Как ты думаешь, кто?

— Я не могу об этом думать. Кажется невероятным, что кто-то из нас сделал это. Это просто невозможно. Папа считает, что она сама это сделала. Но почему, он не скажет.

— Как? Подстроила ловушку Элеоноре, а в последнюю минуту решила сама в нее попасть?

— Я думаю, у них с папой был какой-то разговор.

— Что ты думаешь об Аллейне? — отрывисто спросил Генри.

— Он мне нравится, ей-богу. Я была с ним груба, — сказала Дина, подбросив полено в камин.

— Это правда, дорогая?

— Я намекнула, что считаю его недостаточно благородным.

— Ну, это была ложь, — весело произнес Генри.

— Да, я знаю. И он вел себя очень мило. Но как я могла! Папа побледнел как полотно.

— Естественно. Но это было честно, Дина!

— Я знаю.

— Я люблю. Моя любовь будет такой же долгой, как путь от Земли до Большой Медведицы, вокруг Южного Креста и обратно до Земли.

— Генри, давай никогда не будем завидовать и ревновать, — неожиданно произнесла Дина.

— Хорошо. Но почему?

— Я постоянно думаю об этих двух женщинах. Если бы они не были так завистливы, ничего бы не случилось.

— Боже милосердный, Дина, уж не думаешь ли ты, что Элеонора…

— Нет. Но я чувствую, что все пропитано их завистью. Именно зависть заставила их так относиться друг к другу и к этому изворотливому зверьку миссис Росс.

— Почему ты называешь ее изворотливым зверьком?

— Потому что я чувствую, что она именно такая, — ответила Дина.

— Я хотел бы, чтобы мой отец укротил свой средневековый пыл при встречах с ней. Все эти его ужимки чертовски глупы.

— Она завоевала папино расположение своим интересом к церкви.

— Ради контраста с кривлянием моего отца. Остается только пожелать, чтобы она не начала отвечать ему тем же. За исключением этого, я ничего против нее не имею.

— Потому что ты мужчина.

— О, чепуха, — сказал Генри, хорошо понимая скрытый смысл слов Дины.

— Я не стала бы ей доверять, — продолжала Дина. — Она женщина для мужчин.

— Это какая-то глупая фраза, — сказал Генри.