Увертюра

— Не помните, во время увертюры «Черный свет» кого именно не было?

— Ой! — звон в трубке вдруг прекратился, и тут же раздался требовательный не то плач, не то писк. — Тихо-тихо, мася, мама просто отвлеклась, ля-ля-ля, ля-ля-ля… — звон возобновился, писк умолк. — Прости-те, — пропел голос Эллы. — Я так резко попыталась вспомнить, что забыла про ксилофон, ну Манюня тут же… Ну вы слышали, наверное?

— Слышала, — признала Арина. — Но сейчас…

— Сейчас порядок. А кого не было… Я возле Мирры Михайловны сидела, с другой стороны от меня Борислав Игнатьевич…

— Рачковский?

— Да. Антон Палыч, то есть профессор Васильев сидел дальше за Миррой. Наверное, его в это время не было. Потому что если бы он был, Мирра про кошмар не мне бы сказала, а ему, они же старые друзья.

В общем, решила Арина, положив трубку, госпожа Литвиненко явно выпадает из списка потенциальных подозреваемых. Как и неведомый, канувший где-то в Берлине Рачковский. Мелодию-то, вероятно, слышали и та, и другой, но, похоже, вряд ли кому об этом рассказывали.

Муж Мирры на том прослушивании не присутствовал, но теоретически супруга могла поделиться с ним впечатлением. И мелодию наиграть могла.

И профессор Васильев — хотя и отсутствовал вроде бы в зале, где проходил творческий конкурс, — все-таки мог что-то слышать. И поделиться мог с кем угодно.

И, что еще хуже (или лучше, как посмотреть), кто сказал, что смертоносная увертюра звучала на консерваторском прослушивании впервые?

Мальчик Юлий мог играть свой опус не только в тишине собственного дома, он мог играть увертюру и покойной матери, и бог весть кому еще — да кому угодно.

Ох, мальчик Юлий, мальчик Юлий! Как же все на тебе сходится! Да, ни мужа Мирры, ни профессора Васильева со счетов сбрасывать пока не стоит. Как и отметать вариант, что с Миррой Михайловной ничего криминального не случилось. Но ты, мальчик Юлий, как ни крути — центральный, ключевой свидетель. Или даже, не дай бог — жертва.

Где же тебя, мальчик Юлий, искать-то, черт побери? Как?

* * *

— Куда это ты меня привез?

Опер. усадив ее в угол, только рукой махнул — молчи и не отсвечивай. В этом кафе — полтора квартала от комитета — Арина бывала раза два — но сама по себе. И разница была более чем ощутима.

Хозяйка, полноватая аппетитная брюнетка лет сорока пяти, встретила опера, как давным-давно потерянного и наконец-то найденного сыночка:

— Кирочка! Давненько ты к нам не заглядывал! И девушку какую красивую привел! Не то что… молчу, молчу, молчу.

— Эта красивая девушка, между прочим, следователь. Да еще какой! Так что ты язычок-то придержи.

— Ой, то-то я смотрю, лицо знакомое. Ваши тут нередко обедают. Кирочка, я даже не знаю, и рыбка сегодня, и жаркое, и кулебяка — даже не знаю, что тебе посоветовать, все удалось.

Пока Киреев балагурил с хозяйкой кафе, Арина на скорую руку прошерстила архивы — те, до которых могла добраться.

— Может, и ты поужинаешь? Тут вкусно, — сообщил он сквозь недожеванный кусок мяса.

Арина помотала головой — не хочу.

— Знаешь, чего понять не могу? — продолжал Киреев, не прекращая жевать. — Что-то много тут женщин, ты не находишь? Я ж помню, что ты про серийных рассказывала, женщины — редкость. А тут и возле жертв перед их исчезновением девушка появляется, и Юлий этот тоже с какой-то женщиной разговаривал. Это должна быть одна и та же дамочка, тебе так не кажется?

— Да скорее всего.

— Во-от. И скажи мне, куда в итоге подевалась, в смысле где сегодня сестричка-близняшка этого пропавшего мальчика? Ну ненормальная, которую в интернат сдали? Так и мычит в интернате? Только уже во взрослом? Или как? Я ж видел, ты по архивам шарилась.

— Ну шарилась, — неохотно признала Арина. — Только без толку. Девочка Слава Минкина ни в какой интернат не поступала. Ни пятнадцать лет назад, ни вообще когда-либо.

— А психиатры чего? Ну если она ненормальная?

— Тоже пусто. Но это-то как раз понятно. Если там кретинизм, синдром Дауна или тем паче задержка развития, обусловленная родовой травмой… какие психиатры? Нет, если бы мать хотела, наверняка какая-то психиатрическая или там общемедицинская помощь могла бы иметь место. Сегодня могли бы органы опеки всполошиться — где такая-то девочка? И то не факт. А уж в начале нулевых кому бы это надо было?

— Слушай… — Кир с блаженным видом отодвинул опустевшую тарелку. — А выздороветь эта девочка могла?

— В каком смысле — выздороветь? Жить нормальной жизнью? Ну типа как мы с тобой? Черт их знает, от диагноза зависит, наверное. Я когда еще в школе училась, у нас по району шастал один такой. Не то даун, не то дебил. Но, что самое интересное, он жил сам по себе.

— Откуда знаешь?