Увядание

Линден переплетает свои пальцы с моими. Мне чудится, что сквозь два слоя одинаковых белых перчаток я чувствую биение его пульса. Руки наши – превосходные обманщицы. Или нет? Со стороны кажется, что они принадлежат мужу и жене, можно даже разглядеть очертания моего обручального кольца, спрятанного под перчаткой. А то, как тесно прижаты друг к другу наши ладони? Словно Линден пытается стереть границу между моим телом и его.

Но руки ничего не говорят о том, что это наша последняя встреча, последнее прикосновение. Все вечеринки останутся в прошлом, у нас никогда не будет общего ребенка, и, когда придет срок, мы не разделим одно смертное ложе на двоих.

Интересно, умрем ли мы в один и тот же день, но каждый под крышей своего родного дома, разделенные многими милями? Мне хочется верить, что в этот момент Сесилия окажется с ним рядом, положит его голову себе на колени, почитает вслух и порассуждает о чем-нибудь приятном. Надеюсь, что к тому времени я сотрусь из памяти Линдена и его душа сможет обрести мир и покой.

Меня не оставляет надежда на то, что Вон все же не такое бессердечное чудовище, каким я его считаю, и перед сожжением тела собственного сына не подвергнет его ни вскрытию, ни расчленению, что, в конце концов, в апельсиновой роще развеют прах именно Линдена, а не кого-то еще.

Что до меня, о собственной смерти я стараюсь много не думать. Все, чего я хочу, это провести остаток жизни в родительском доме на Манхэттене, рядом с братом. А возможно, и с Габриелем. Попробую научить его всему, что знаю о мире. Тогда он сможет найти работу, даже в гавани, если повезет, так он не пропадет, когда меня не станет.

– Милая, что с тобой? – удивляется Линден, и я вдруг понимаю, что мои глаза полны слез. Странно, что на таком морозе они не превратились в льдинки.

– Все в порядке, – отвечаю я. – Просто задумалась о том, как мало осталось времени.

Сейчас у Линдена такой же взгляд, какой появляется у него, когда он спрашивает меня, что я думаю о том или ином его проекте. Словно он хочет проникнуть ко мне в голову. Понять и быть понятым.

Окажись мы в другом месте в другое время, кем бы мы могли стать друг для друга?

И тут я понимаю, как все-таки нелепо звучат мои рассуждения. В другом месте в другое время меня бы не похитили, чтобы насильно выдать замуж, а он бы не застрял в этом доме-ловушке. Линден мог бы стать известным архитектором, а я, почему бы и нет, жила в одном из спроектированных им домов, состояла в нормальном браке и рожала бы ребятишек, которых ожидала бы долгая счастливая жизнь.

– Задумалась о том, как мало осталось времени тем, кто живет в твоих прекрасных домах, – говорю я, выдавливая из себя ободряющую улыбку, и с коротким смешком сжимаю его руку.

Он прижимается лбом к моему виску и закрывает глаза.

– Когда станет потеплее, я покажу тебе несколько уже реализованных проектов, – обещает Линден. – Занятно видеть, как люди в них что-нибудь меняют. Заводят домашних животных, ставят качели. Сразу видно, что в доме кто-то живет. Иногда этого достаточно, чтобы отогнать грустные мысли.

– Я бы с удовольствием, Линден.

Молчим. Он крепко прижимает меня к себе, но снег и холод ему не по душе, и в скором времени он отводит меня обратно в спальню. Обмениваемся нашим последним поцелуем. Его холодный нос касается моего.

– Спокойной ночи, милая.

– До свидания, милый, – отзываюсь я.

Прощальные слова звучат так естественно небрежно, что заподозрить что-либо просто невозможно. Он заходит в лифт, двери закрываются. Линден покидает мой мир навеки.

Дверь в спальню Сесилии приоткрыта. Хозяйка комнаты в ночной сорочке с распахнутым воротом сидит в кресле-качалке и пытается приложить к груди Боуэна. Тот с недовольным хныканьем сучит ножками и вертится на руках матери.

– Ну возьми же, ну пожалуйста, – уговаривает она его, приглушенно всхлипывая, но малыш ни в какую не поддается.

Насчет кормилицы Вон соврал. Я сама видела, как он давал Боуэну бутылочку, а ребенок, хоть раз попробовавший на вкус сладкую смесь, грудное молоко пить больше не будет. Об этом мне рассказали родители, когда наблюдали за детьми в своей лаборатории. Но Сесилия даже не подозревает ни о чем подобном. Вон медленно, но верно отбирает у нее Боуэна, получая над ним такую же власть, какую имеет над Линденом. Он хочет уверить молодую мать в том, что собственный сын ее не любит.

Я целую вечность стою в коридоре, молча наблюдая за Сесилией, восторженной юной невестой, превратившейся в бледную, изнуренную женщину. Вспоминаю тот день, когда она, споткнувшись, плюхнулась в воду прямо с трамплина для прыжков и мы плавали среди фантастических водорослей в поисках голограмм морских звезд. Это мое самое дорогое воспоминание о ней, но и оно лишь мираж.

Хотя нет, есть еще одно, лучше. Когда я была прикована к постели, она принесла мне букет лилий.