Увядание

Линден упорно не замечает нас днем, но каждый вечер исправно приглашает всех жен на ужин. Рассказывает нам об отцовских исследованиях, оптимистических прогнозах ученых и врачей, связанных с созданием противоядия. Упоминает, что его отец собирается на съезд в Сиэтле, где сможет сравнить свои данные с результатами других исследователей. Спрашиваю себя, уж не Роуз ли обязан Распорядитель своими данными. Интересно, как он ее обозначил? «Объект А» или «Пациент X»? Смыл ли розовый лак с ее ногтей? Сесилия в своем репертуаре – ловит каждое слово нашего мужа. Дженну все еще передергивает от одного его вида, хотя от еды она больше не отказывается. У меня все лучше получается изображать живой интерес ко всему, о чем ему придет в голову поговорить. Ну разве не чудесно мы проводим эти вечера при дрожащем свете ламп, пока за окном бушует ветер, а небо то и дело проливается дождем?

Как-то вечером мы застаем Линдена в удивительно прекрасном расположении духа. Он объявляет, что прошло почти два месяца со дня нашей свадьбы и что это событие надо обязательно отметить. Устроить настоящий праздник с разноцветными фонариками и живым оркестром. Он даже разрешит нам самим выбрать подходящее место где-нибудь в садах, окружающих особняк.

– Может, в апельсиновой роще? – предлагаю я.

Услышав это, Габриель и два официанта, убирающие со стола, вдруг заметно бледнеют и обмениваются многозначительными взглядами. Они понимают скрытый смысл моих слов: сколько раз относили подносы с едой в апельсиновую рощу, где Роуз проводила целые дни напролет. Она ее очень любила, ведь там они с Линденом сыграли свадьбу, там же – с грустью поведала она мне однажды, перекатывая во рту очередной леденец, – они в первый раз поцеловались. В этой роще Линден нашел ее через неделю после ее двадцатого дня рождения; бледная как полотно, в забытьи, она лежала в тени апельсинового дерева, хватая воздух посиневшими губами. В тот день он понял, что ей осталось немного и спасти ее ему не под силу. Все снадобья на свете могли лишь выгадать ей несколько быстротечных месяцев жизни.

Праздник в апельсиновой роще. Лицо Линдена искажает гримаса боли. Я не отступлюсь. Ему вовек не расплатиться за все страдания, что он мне причинил.

– А давайте! – восклицает ни о чем не подозревающая Сесилия. – Линден, мы там даже ни разу не были.

Линден вытирает рот салфеткой, кладет ее на стол и спокойно отвечает:

– Мне казалось, что у бассейна было бы повеселее. И погода подходящая. Так и тянет искупаться.

– Но ты сказал, что место выбираем мы, – возражает Дженна.

По-моему, это первый раз, когда она к нему обратилась. Взгляды всех присутствующих, даже слуг, устремляются на нее. Она коротко смотрит на меня, потом на Линдена. Ловким, не лишенным изящества движением она отправляет кусочек стейка себе в рот и продолжает:

– Голосую за апельсиновую рощу.

– И я, – отзывается Сесилия.

Киваю в знак согласия.

– Тогда единогласно, – еле слышно резюмирует Линден.

Остаток ужина проходит в молчании. Со стола убирают обеденные тарелки, затем подают десерт, после – чай. Очень скоро нас отсылают к себе, так как у Линдена разболелась голова и он хочет побыть наедине со своими мыслями.

– Ну ты и штучка, – шепчет Габриель, провожая меня до лифта. За секунду до того, как закрываются двери, я ему улыбаюсь.

Оказавшись наверху, тут же отправляюсь к себе в комнату.

Лежу на кровати и, посасывая синий леденец, погружаюсь в воспоминания о том, как океанские волны ласкали наши с братом босые ноги, а паром, изменив своему прибрежному маршруту, плыл к горизонту. Думаю, как спокойно мне было в своем мирке и как мне повезло – наслаждаться жизнью, хотя бы и недолго. Пусть там меня и похоронят: превратят в пепел и развеют над океаном. Хочу увидеть разрушенные Афины, а потом оказаться в Нигерии, плавать с рыбами и исследовать затонувшие корабли. Буду часто возвращаться к Манхэттену, чтобы вспомнить родные запахи и узнать, чем занимается брат.

Брату, понятно, не по душе говорить о том, что произойдет через четыре года. Ведь я умру, а у него останется еще пять лет жизни. Интересно, что он сейчас делает, все ли у него хорошо. Не представляю, сколько времени уйдет на то, чтобы подготовить побег или хотя бы исхитриться связаться с ним, сообщить, что жива. Но в глубине души, в закутке еще более темном, чем тот кошмарный подвал, живет мой самый сильный страх – боюсь, что умру, мое тело попадет в руки Распорядителя Вона, а брат так и не узнает, что со мной стало.

Вот этого-то я Линдену Эшби никогда не прощу – пусть сидит себе где-нибудь да переживает из-за того, что я сказала за ужином.