Увядание

Когда ты пленница и один день похож на другой как две капли воды, следить за временем – задача непростая. Так надолго я с братом еще никогда не расставалась. Мы были совсем крохами – только учились ходить, когда мама вложила мою руку в его ладонь и сказала нам держаться друг друга. Мы ее послушались. Так и ходили вместе в школу – крепко взявшись за руки и ни на минуту не забывая об опасностях, подстерегающих нас в развалинах старого дома или в брошенной на произвол судьбы машине. Когда не стало родителей, ходили вдвоем на работу, а по ночам развлекали друг друга разговорами, чтобы хоть как-то заполнить пустоту темного дома. До того, как меня похитили, я ни дня не провела вдали от брата.

Мы с братом – двойняшки, и я думала, что мы никогда не потеряем друг друга по-настоящему, что я смогу услышать его голос даже издалека, так ясно, будто он раздается совсем рядом, прямо за стеной. Чтобы не слушать тишину дома, осиротевшего после смерти родителей, мы все время разговаривали: он мне что-то кричал с кухни, я отвечала ему из гостиной.

– Роуэн, – негромко зову я брата.

Но звук моего голоса не разносится дальше стен этой комнаты. Пуповины, что нас связывала столько лет, больше нет.

– Я жива. Не бросай меня здесь.

Словно отвечая на мой призыв, в дверь тихонько стучат. Это не Сесилия, потому что из-за двери не слышно ни вопроса, ни настойчивой просьбы. Дейдре не стучится, а Габриель ко мне так поздно не заходит.

– Кто там?

Дверь слегка приоткрывается. На меня смотрят серые глаза Дженны.

– Можно войти? – осторожно спрашивает она.

Сажусь на кровати и киваю в ответ. Поджав губы в гримасе, отдаленно похожей на улыбку, она устраивается на краю матраса.

– Я заметила, как Комендант Линден на тебя посмотрел, когда ты заговорила об апельсиновой роще, – начинает она. – В чем там дело?

Внутренний голос предупреждает меня быть поосторожнее с этой неулыбчивой девушкой, но сейчас я буквально раздавлена и не силах больше удерживать оборону. Пора, как мог бы выразиться Габриель, спустить паруса и отдаться на волю ветра, пускай несет меня по неведомым водам. Она кажется такой робкой, совсем безобидной. На ней белая ночная сорочка, точь-в-точь как у меня. Длинные волосы темной вуалью спадают на плечи. Смотрю на нее. Мне так хочется ей довериться, по-сестрински выложить все, что накипело на душе.

– Это все из-за Роуз, – объясняю я. – Как раз в апельсиновой роще он в нее и влюбился. Она эту рощу просто обожала, и он там ни разу не был с тех самых пор, как Роуз заболела.

– Правда? – удивляется она. – Откуда ты об этом знаешь?

– Мне Роуз рассказала, – начинаю я и тут же сама себя останавливаю: чуть было не сболтнула, что я от нее много чего узнала о нашем муже.

Не хочу говорить ей обо всех его слабых местах, например об инфекции, что чуть не убила его, когда он был совсем мальчишкой. Из-за тяжелой болезни у него выпало несколько зубов, ему потом на их место вставили золотые. Теперь, когда я знаю все эти мелкие подробности его жизни, он не кажется мне таким уж пугающим. Может, потому что уверена: в нужный момент я окажусь сильнее или смогу его перехитрить.

– Ах, вот почему он так расстроился, – говорит она, снимая нитку с подола.

– А я этого и добивалась, – объясняю я. – Он не имел права так с нами поступать, но мне кажется, что он этого все никак не поймет. Вот я и подумала: пусть ему будет так же больно, как и мне.

Дженна сидит, опустив голову, на губах кривая улыбка. Кажется, что девушка вот-вот то ли широко улыбнется, то ли рассмеется от души, но через мгновение ее глаза наполняются слезами.

– В том фургоне были мои сестры, – говорит она дрожащим голосом.

У меня холодеет лицо, и в ту же секунду она, побелев как простыня, начинает рыдать. В комнате вдруг становится как-то холодно, неуютно; мои старые кошмары обретают новое лицо. От праздничного пейзажа за окном и разлитого в воздухе благоухания становится совсем тошно. Вспоминаю о звуках оружейных залпов, что преследуют меня все то время, что я здесь нахожусь. Сколько из них предназначалось сестрам Дженны? Какие по счету выстрелы забирали их юные жизни? Первый? Пятый? Шестой?

Я так потрясена, что не могу вымолвить ни слова.

– Когда ты заговорила об апельсиновой роще, я не понимала толком, что происходит, но видела, как тяжело ему тебя слушать, – всхлипывает она, утирая нос кулаком. – Мне так хотелось, чтобы он тоже помучился, поэтому тебя и поддержала. Он ведь не понимает, да? Не знает, чего нас лишил?

– Не знает, – покорно соглашаюсь я.

Вытаскиваю из наволочки и протягиваю Дженне платочек Габриеля. Она отрицательно мотает головой. Видимо, ей настолько ненавистен этот дом, что она не желает даже высморкаться в кусочек ткани, который имеет к нему отношение.

– Мне осталось всего два года, – говорит она. – Возвращаться мне некуда, живу здесь, как заключенная, но он меня все равно не получит. Умру, но ему не дамся.

Перед моими глазами встает картинка: каталка с бездыханным, окоченевшим телом исчезает за дверью лаборатории в подвале. А Распорядитель Вон неутомимо потрошит своих невесток одну за другой.