Увидеть больше

Возникает без связи, проявляется без последовательности, и так ли уж важно, что было раньше, что позже, в каком году. Он пришел, во всяком случае, уже после ее развода, появился в новой квартире. Растоптанные кроссовки, оставленные в прихожей, у вешалки, чужеродно бросались в глаза на сияющем паркете. Как будто оставались все те же, не выбросил, бомжи в таких теперь уже не ходили, у мусорных баков можно подобрать получше. И та же ковбойка навыпуск, джинсы, протертые до дерюги, так же не замечал, во что одет. Как не заметил ни высоких потолков квартиры, ни мягкой мебели, ни итальянских светильников, не оглядывался с любопытством по сторонам, не расспрашивал ни о чем. О разводе он скорей всего узнал от папы, потому, надо полагать, и пришел. Для него, похоже, и впрямь ничего не изменилось, не прошло лет, месяцев, дней, наполненных другой, особой для каждого жизнью, заговорил, как будто вчера вечером только расстались. Принес завернутую в газету выдирку из какого-то толстого журнала, стал возбужденно восхищаться напечатанным там романом. Удивительно, это почти что про меня, ты не представляешь, какие бывают совпадения. Там в закрытом городке производят загадочный продукт, называемый в обиходе «паста», что-то особенное, секретное, о нем ходят недостоверные слухи. Герой, болезненный подросток, выстраивает вокруг недостоверностей фантазии, почитай, это своеобразная философия. Катастрофа в сознании оборачивается катастрофой реальной. Местами такие переклички!

Произносил ли он тогда именно эти слова, или они предлагали себя памяти уже сейчас, как бывает, задним числом? Помнится, сказала ему: для нее неожиданно, что он стал восхищаться романами. Раньше признавал только поэзию, да и то не всякую. Нет, стал горячо убеждать Горин, поэзия не обязательно там, где рифмы и ритмы. Здесь, в этом романе, главное не сюжет, не история, а чудо, тайна, вещество языка, особое измерение жизни, ты послушай. Стал перебирать растрепанные страницы, читать наугад или на выбор. Что-то о способе одинокого осмысления жизни, о том, что привносит в нее многомерность, и запахи, и слюну, натекающую под язык. О книгах, которые читаются второй и третий раз, словно впервые. Не тех, что исчерпываются разовым использованием, как раскрытие убийства в детективе: сколько ни перечитывай, ничего не прибавится. Как в телефонном справочнике, напоминающем тот же, пусть и забытый номер. Нет, читал он, есть книги, где, открыв в любой раз любую страницу, озираешься, словно в преображенной местности, обнаруживая прежде не виденное или не отмеченное сознанием. Где-то вокруг целая страна, Вселенная чьей-то жизни, которая становится твоей Вселенной… Вот, прервал наконец чтение, вот что я называю поэзией. Можно перечитывать с любого места, несколько строк — начинает разрастаться в тебе… ты послушай…

Он собирался уже читать дальше, но тут в комнату вбежал Миша, голенький, проснулся от голосов. Сколько ему было? Пять или уже шесть? Еще спал днем. Увидел гостя, сразу заговорил с ним: меня зовут Миша, а тебя как? Детская непосредственность, ничем нельзя было больше подкупить этого человека. Стал смотреть Мишины рисунки, изображавшие вымышленных существ, их приключения, делать ему из бумаги кораблики, надувных чертиков, запускать бумажных голубей — не забытые умения детства. Родственная душа, им бы между собой и общаться.

Рита ушла на кухню заваривать чай, когда вернулась, Горин показывал Мише фокус: отправлял в рот обнаруженные среди игрушек пинг-понговые шарики, все новые, они пропадали, неуловимые движения длинных чувствительных пальцев зачаровывали. Вдруг посмотрел на часы: надо было поспеть на служебный автобус, последний, рейсовые совсем ненадежны, обычный бардак, да и денег на билеты нет. Он обитал теперь, оказывается, не в Москве, работал в каком-то областном научном заведении, только что возникло. Тетушка, с которой жил, умерла, ему предложили обменять их комнату в коммуналке на двухкомнатную квартиру как раз там, в области, он с удовольствием решил оформлять обмен. Погладил Мишу по вихрам, вдруг сказал — не ей, ему: может, приедешь с мамой ко мне? У меня там сосна перед самым окном, по ней белка прыгает, ветка прямо у подоконника, я кладу ей орешки. Мальчик восторженно загорелся, Рита покачала головой с грустной улыбкой. Горин все понял, стал торопливо прощаться, точно смутившись собственных слов, вдруг вспомнил, вытащил из кармана проглоченные недавно шарики, их оказалось всего два, вернул Мишеньке. Тот цеплялся за полу его ковбойки, не хотел отпускать. Потом несколько раз спрашивал: когда фокусник придет еще? Жил ли Горин все эти годы один, была ли у него женщина? Не спрашивать же было. Прозвучало бы слишком по-матерински.