Увидеть Париж – и жить

После ужина я не пошла ни в кинозал, ни в бильярд. Придя в свою комнату, я легла на диван и смотрела на картину Боттичелли «Весна», на которой несколько босоногих девушек радовались теплу и солнцу, а маленький коварный Амур незаметно пытался пустить в ход свое оружие. Грустно как-то. Я разрыдалась. Завтра у меня опять беседа с доктором Гюставом. Обед, кинозал, экскурсия по окрестностям, групповая терапия. Этот разговор с Гаем нарушил мое спокойствие, не надо обращать внимания, он больной человек, а я уже почти поправляюсь. Я не думаю о том, что будет дальше, а просто погружаюсь в жизнь. И она сама укажет путь, светлый, дальний и прямой. Я долго не могла заснуть, печальные воспоминания пришли ко мне, как питерские дожди среди лета. Только под утро я заснула, и мне снилась стрелка Васильевского острова, там никого не было, только ходили мрачные ребята с автоматами, а вдалеке занимался рассвет над пустыми питерскими улицами. «Мне все-таки не хватает этой гребаной страны, – думала я, проснувшись. – За что я ненавижу Россию? Господи, за что? Это следствие какого-то психологического кризиса. Все страны в мире хороши и плохи по-своему».

«Жестокость в мире – это дьявол, – вспомнила я слова другого пациента, Чарльза, маленького, худого человека с горящими глазами, помешанного на религии. – Дьявол творит страшные вещи. Он сеет ненависть, насилие и страх. Зло имеет множество лиц, оно, как многоглавый дракон, окутало всю землю. И зря мы хотим успокоиться, расслабиться, все равно зло придет, дьявол придет, он будет нас мучить страхом, сомнениями и болью. Одних людей он мучает мыслями, а в других вселяется, и они начинают творить то, что он хочет, разрушать все, мучить, уничтожать, портить все доброе, что осталось на этой несчастной планете».

Я вышла на завтрак: тосты, фрукты, кофе, чай, приятная негромкая музыка, классика, вроде бы Вивальди, «Времена года». После еды я почувствовала себя лучше и решила навестить Жанну в лазарете. Это было отдельное двухэтажное чистенькое здание, стоявшее на противоположном от жилого корпуса конце сада. Я прошла по чистой, выложенной кафелем лестнице и подошла к улыбчивой, полной, немолодой сестре, сидевшей на посту. Она позвала доктора.

– Как ее состояние? – спросила я у врача, грустной, серьезной, худенькой женщины с короткой стрижкой.

– Неважно, у нее сепсис, развился молниеносно, непонятное ослабление иммунитета, все началось с ничтожного очага инфекции, простого фурункула. Ее состояние с каждым днем ухудшается, несмотря на все наши усилия.

– Она будет жить?

– Прогноз сомнительный, – грустно покачала головой врач.

– Можно ее навестить?

– Да, только недолго, пожалуйста, ей нельзя утомляться.

Я зашла. Жанна лежала под капельницей в отдельной палате, напротив нее висела плазменная панель. Она еще больше похудела. Когда я вошла, она подняла на меня измученные глаза.

– Зачем ты здесь?

– Просто хотела тебя навестить.

– Зачем?

Я начала злиться.

– Почему вы все здесь такие? Вы сдались, вы не хотите бороться за свою жизнь. Хватит сидеть и плакать над своими несчастьями, пора уже сделать что-то стоящее и утереть нос всем недругам.

Глаза Жанны оставались тусклыми.

– Послушай, – вдруг сказала я, сама себе удивляясь. – Я договорилась с Пьером, мы купим лошадь, чистокровную арабскую, поселимся в твоем домике. Тот запрет жокейской ассоциации снимут, мы заплатим, кому нужно, может быть, проведем повторное расследование. И мы победим на скачках, на самых главных скачках, как они там называются, я не помню, ну ты же знаешь, ты у нас наездница.

– Зачем ты врешь мне? – грустно спросила Жанна.