Узбекские повести

Лодка шла теперь совсем рядом с берегом острова. Давран не отрывал глаз от зарослей. За каждым кустом ему чудились козы. «Убежали, испугавшись человека… И это домашние животные, прожившие с ним тысячелетия. Что же говорить о диких зверях. Наш предок охотился, чтобы не умереть с голода. А мы убиваем просто так, ради интереса. При раскопках мы обнаруживаем следы неизвестных животных, отпечатки неведомых растений. Какие из них исчезли с лица земли по вине человека? Неужели природа могла породить своего палача!.. Хорошо, что сейчас начали оберегать сохранившихся редких животных. Но ведь нельзя уже вернуться назад, к той близости с природой, которая была естественна для доисторического человека… И все же интересно, что произойдет, если человечество вдруг перестанет стремиться к прогрессу цивилизации и хоть на некоторое время вернется к первобытному образу жизни? Смогли бы мы найти в себе силы, чтобы исправить допущенные и предотвратить новые возможные ошибки? Искоренить обман, злость, корысть, чинопочитание, эгоизм… И мало ли еще всяких недугов, о существовании которых мы даже не предполагаем, но которые станут видны, если встать на какую-то неожиданную позицию, взглянуть на человека как бы отстраненно. Что, если он лучше виден… вот из-за этих кустов…»

Давран усмехнулся своим мыслям — так недолго и коз признать за носителей особой морали. «Коза sapiens — как вам это нравится?!»

— Эге-ге-е! — сидевший на корме племянник Камалходжи поднялся и замахал рукой. Давран теперь только заметил у противоположного берега ловивших рыбу друзей, те в ответ тоже кричали и размахивали руками. Подплыли к ним, помогли собрать улов — дюжину крупных сазанов и усачей. Закирали ловко сложил улов в сумку. Подмигнул Камалходже: «Не арестует нас твой племянник?» Все дружно расхохотались.

Нияза разбудили, когда уха была готова. Он долго не мог прийти в себя, так как спал на солнцепеке и теперь чувствовал тяжесть в голове. С неохотой встал, поплелся к реке умываться. Пропустили по маленькой, и Нияз ожил. Взяв в руку кусок рыбы, он принялся разглагольствовать, остальные же сидели, не притрагиваясь к еде. Давран хорошо знал обычаи местных жителей: здесь считалось неприличным есть, когда говорит гость. Поэтому он часто прерывал рассказы Нияза.

Когда стало смеркаться, собрали рыболовные снасти, сложили в багажник остатки улова и припасов. Камалходжа повез гостей к себе домой.

Под высокими подпорками виноградных лоз на дастархане уже было приготовлено угощение. Жена Камалходжи застенчиво поздоровалась с гостями и отправилась в кухню. Хозяин пригласил всех усаживаться.

Давран видел, что Нияз не намерен уезжать, и спросил его:

— Какие у тебя планы?

— Мне все равно, — пожав плечами, ответил Нияз. — Я человек командированный…

— Мы с Игитали-акой после ужина собираемся ехать назад. Ты с нами?

— Да оставь ты свои раскопки: был, видел, с меня хватит. Поверь, я поддержу тебя. Работа у тебя пойдет. Я, пожалуй, отсюда поеду домой.

— Я вас никуда не отпущу! У Даврана одна работа на уме. А человек не машина, ему нужен отдых, — вмешался в их разговор Камалходжа. Услышав это, Нияз повеселел.

— Это речь настоящего джигита. Научите таким словам своего друга, — сказал он.

Но сколько ни упрашивал Камалходжа, Давран стоял на своем. После ужина, выпив пару пиалушек чая, отправились в путь, поручив Нияза заботам Камалходжи.

Отъехав от гостеприимного дома, заговорили о завтрашних делах. Обоим было неловко даже упоминать о Ниязе, оставшемся гостить у малознакомых людей. Наконец Игитали-ака, вздохнув, спросил:

— Судя по словам этого вашего сослуживца, он может прекратить все работы. Это правда?

— Правда, — кивнул Давран.

— Но он говорит — поддержу, может, все будет в порядке.

— А вот в этом я сомневаюсь. Если он заявит, что работы следует остановить, — их несомненно остановят. Но если скажет, что надо продолжать раскопки, — их все равно могут прекратить. Он ведь просто марионетка. А нитки от нее в руках сильного и влиятельного человека.

— Я слышал, Асаджан тоже спорил из-за этого места. Чем же не понравилась ваша работа тому сильному человеку?

— У них была личная вражда.

— У нас в кишлаке на смех поднимут, если сказать такое. Все уверены, что ученые — самые умные, честные люди. А вражда — это удел всяких неучей, бездельников, невежд.

Давран улыбнулся. Он и сам был такого же мнения, когда учился в школе. Да и на первых курсах института преподаватели с ученой степенью казались ему чуть ли не святыми. Когда до него стали доходить всякие сплетни о преподавателях, он поначалу просто отказывался их слушать. Но с годами он убеждался в том, что ученые не так уж отличаются от простых смертных, что и в их среде можно встретить недоброжелательность, подлость. Немало здоровья унесли у Асада Бекмирзаевича его постоянные стычки с руководством института, с теми, кто завидовал его научным успехам…