Узел смерти

Миша снова и снова нажимал на кнопки, домофон послушно пиликал, но Илья не отвечал, дверь не открывалась. Тогда он набрал номер соседней квартиры. Когда трубка отозвалась детским голоском, Михаил строго сказал, что он из полиции и потребовал открыть дверь.

Но и это оказалось бесполезно: похоже, в квартире никого не было. Михаил припал к двери ухом, прислушался, но так ничего и не услышал.

Где же Илья может быть? Возможно, его мать что-то знает. Ехать к ней желания не было, но выбора не оставалось. Миша снова вышел под дождь, который, похоже, и не думал заканчиваться.

Ехать пришлось обратно в Старый город. Путь с одного конца Быстрорецка до другого неблизкий: все же огромный мегаполис, город-миллионник. Повезло еще, что поток машин почти иссяк – большинство людей уже вернулось с работы домой, час-пик закончился, а желающих отправиться в поездку по такой погоде было немного.

Мост через Быструю остался позади, и еще через десять минут Миша оказался в местах, где прошло его детство. Мамина квартира, в которой он жил сейчас, находилась в другом районе Старого города, а сюда, в эти края, они с отцом переехали после смерти мамы. Миша тогда пошел в первый класс. Отец с Олесей и Лизой и сейчас жили тут, но Миша бывал у них нечасто.

Вот и школа, где он учился, а вот городской парк, а рядом – торговый центр «Быстрорецк» с кинотеатром и кафе «Сладкоежка», где продавали самое вкусное на свете мороженое. Правда, вполне возможно, если бы Миша попробовал его сейчас, то вкус оказался бы совсем не таким. Кроме того, он охладел к сладкому.

Мать Ильи жила в небольшой квартирке в девятиэтажном доме с белыми балконами странной формы, похожими на тазики. Пока они были мальчишками, Миша часто бывал в гостях у друга, ему нравилась его мама – молодая, веселая, красивая, смешливая. Она никогда не заставляла сына делать уроки и не проверяла ни дневника, ни тетрадок; исключительно редко ходила на родительские собрания и никогда ни в чем не ограничивала сына, ничего ему не запрещая.

Тетя Ира работала на хлебозаводе, не читала книг и не ходила в театр, но зато умела выпускать сигаретный дым колечками и вместе со своими подругами (такими же веселыми хохотушками) часто уходила куда-то, оставляя квартиру в полном распоряжении сына и его друга.

Мише казалось, что мама Ильи «добрая»: такое определение дети часто дают наиболее лояльным по отношению к своим чадам родителям. Он долго не мог понять, почему Илья этому не очень-то рад, хотя друг никогда не жаловался и ни разу не произнес ни слова упрека в адрес матери.

Сам Миша точно бы лоботрясничал, если бы отец, а после и мачеха, не стояли у него над душой. А Илью не нужно было контролировать. Он сам, добровольно, садился за уроки, часами мог корпеть над учебниками, а еще прибирал (поначалу неумело) квартиру и готовил еду себе и матери.

Лишь много позже, уже став подростком, Миша, наконец, осознал, что дело тут не в «доброте» тети Иры, а в ее полном – хотя ласковом, улыбчивом и беззлобном – равнодушии к собственному сыну. Она даже на выпускной к нему не явилась, не говоря уже о том, что не принимала никакого участия в менее значимых событиях.

С годами красота и улыбчивость пропали, и вместо нарядной смешливой красавицы дверь Мише открывала располневшая, оплывшая тетка с вечной сигаретой в зубах и осоловевшими глазами. Пила она с каждым годом все сильнее, в последние годы нигде не работала, и Миша знал, что Илья каждый месяц дает ей денег.

Миша давно признался себе, что терпеть не может некогда обожаемую тетю Иру. Ему было обидно за Илью, который молча и без жалоб, ни от кого не получая помощи, взвалил на себя заботу о непутевой матери, хотя запросто мог бы уйти, хлопнув дверью, и вычеркнуть ее из памяти. Сам Миша, скорее всего, так бы и сделал, но Илья был совсем другой.

Домофона в доме с балконами-«тазиками» не было. Точнее, он был, но не работал, и дверь оказалась приоткрыта. Мишу окутали запахи сырости и еще чего-то трудноопределимого, но малоприятного. Квартира была на втором этаже, и это радовало, потому что лифт тоже не работал.

А вот и хорошо знакомая дверь, обитая темно-бордовым дерматином с гвоздиками, образующими ромб. Помедлив секунду, Миша нажал на кнопку звонка.

Как было бы здорово, если бы ему открыл Илья! Пусть бы у него и в самом деле были семейные проблемы, связанные с матерью-алкоголичкой, о которых он не хотел никому рассказывать!

Но за дверью раздались неровные шаркающие шаги, и спустя мгновение Мишиному взору предстала тетя Ира. Миша не видел ее года четыре, и в день их последней встречи красой и свежестью мать Ильи не блистала, но к тому, какова она сейчас, он все же оказался не готов.

Пегие волосы, собранные в жидкий пучок, узкое желтое лицо, беззубый провалившийся рот, глаза-пуговицы без проблеска мысли. Единственное, что оставалось неизменным, – сигарета. На тете Ире был грязный фланелевый халат и шлепанцы на босу ногу. Пахло от нее так, что Миша старался дышать не слишком глубоко.

– Чё? – лаконично спросила она.

– Илья здесь? – спросил он, хотя уже понял, что нет.