Узелки

Не желая того, я посмотрел на открытый гроб. Мальчик лежал в школьной форме. Лицо его и сложенные на груди руки были очень чёткие, бледные изжелта и страшно мёртвые. И тёмно-русые волосы его были мёртвые. Ниже груди он был накрыт белой тканью. Но почему-то ноги, точнее, ступни в обуви оставили на виду. Эти ноги, и особенно обувь, меня сильнее всего поразили. Я их увидел и больше не стал, не смог смотреть. Отвернулся и дальше смотрел на толпу.

Мальчик лежал в своём гробу, обутый в блестящие, совсем новые тёмно-зелёные резиновые сапоги с чёрной ребристой подошвой. Это так сильно, категорически, совсем не вязалось с происходящим.

«Почему, почему, почему он в сапогах? – в ужасе думал я. – Так не должно, так не надо, так не бывает!»

– В сапогах хоронят, совсем бедная семья, – будто отвечая на мой вопрос, громким шёпотом сказала одна заведующая другой. – Похороны оплатила школа.

Я стоял близко и слышал. Как же мне хотелось сбежать! Но было некуда, только обратно в дверь. Мне оставалось только глядеть вниз. Там стояли ученики и взрослые. Все молчали. Многие дети не скрывали своего любопытства и поднимались на цыпочки, чтобы лучше разглядеть то, что стояло в кузове грузовика.

А потом громко заговорила директор школы. Сразу где-то в толпе заголосила и зарыдала женщина. Взрослые понурились. Кто-то плакал. Некоторые девочки стали утирать отсутствующие слёзы, изображая жалость, как в игре… Вдруг резко, громко, нестерпимо врезал оркестр.

Всё это было так плохо, так неправильно и ненужно, что я не стерпел, развернулся и почти убежал обратно в школу, где было пусто, совершенно безлюдно и тоже плохо, но не так, как перед входом, за захлопнувшейся за мной дверью.

После прощания с покойным учеником нас всех отпустили по домам. Всё-таки какая-то житейская мудрость была директору свойственна, иначе оставшиеся уроки превратились бы для всех в пытку.

А я весь тот день промучился душной и тошной тоской. Носы торчащих в серое небо зелёных резиновых сапог не давали никакого покоя. Я впервые увидел, как ужасно, отвратительно выглядит смерть по сравнению с настоящей жизнью. Мёртвый мальчик в школьном дворе – разве такое можно допускать?.. Разве такое можно видеть?.. Как мне хотелось смыть, стереть, уничтожить, убрать без следа из памяти то, что я увидел. Но память так не работает…

То есть, когда я сидел у костра под звёздным небом и яркой луной, у меня уже был опыт встречи со смертью и потрясение, с ней связанное. А осознание неотвратимости смерти и невозможность постичь смерть и небытие случились со мной много раньше, чем я увидел её лик тогда в школьном дворе.

Что ещё точно входило тогда в основу и систему моих представлений об устройстве мира и жизни? Например, я точно знал, что мир населён разными народами и есть великое множество других стран. Знания мои были как сугубо теоретические, так и практические. Ещё до первых уроков географии и до первого занятия английским языком я видел иностранные фильмы, в которых движения губ артистов не совпадали с тем, что с экрана звучало на единственном мне понятном языке. В тех фильмах я видел индейцев, индусов, разных людей с отличающимися от привычных мне, окружающих мою жизнь лицами. Я видел чёрных людей совершенно с другим не только цветом кожи, но и другими волосами, носами, глазами, движениями. Я с самого раннего детства слышал песни на непонятных языках и, не понимая ни слова, улавливал разницу между языками. Звучание каких-то мне нравилось, какие-то другие изобиловали, на мой вкус, неприятными для слуха звуками. Немецкий язык я точно отличал от остальных, он казался грубым и даже страшным. С незапамятного времени я знал, что немцы хотели нас всех погубить и вели с нами страшную войну.

Когда мне было совсем немного лет, родители взяли меня с собой в Среднюю Азию, и там я оказался в совершенно другом мире. В том мире было жарко, царили незнакомые мне запахи, все растения отличались от тех, что я видел и знал прежде. Но главное – там жили другие люди. Они были одеты в длинные халаты и платья, на головах носили красивые узорчатые шапочки, сами были смуглы и говорили высокими голосами непонятные слова. А когда говорили со мной или родителями, я с трудом узнавал мой язык. Там, в том мире, я ел незнакомую мне яркую еду и очень хотел знакомой. Там фруктов было много-много, они даже валялись на земле. Фрукты те сочились сладостью, от них руки становились липкими, и я пугался многочисленных пчёл и ос, которые преследовали меня. Там дети играли в незнакомые игры и свободно плескались в придорожных канавах в тёплой мутной воде.

Наполненный всеми этими знаниями, я сидел у костра совсем один и чувствовал душную тоску. Теперь я не знаю, почему так было. Не помню. Наверное, что-то огорчило меня. Или кто-то огорчил. Возможно, я обиделся, решил побыть один, хоть никогда, особенно в том возрасте, я не любил подолгу оставаться один.