Узелки

Пока мы стояли и ждали, из-за магазина вышли двое дозорных, экипированных точно так же, как те, что встретились в лесу. Только свои особенные лыжи они несли на плечах. Собаки с ними не было. Увидев нас, один остановился, другой пошёл к нашей машине. Сопровождающий показал удостоверение через стекло, дозорный кивнул, повернулся и зашагал к первому. Вскоре из магазина вернулся наш спутник.

К самой колонии мы подъехали не раньше часа дня. Остановились, вышли из машины, стали разминаться. Мартовское солнце ласково касалось лиц, пахло весной, и с крыши контрольно-пропускного пункта свисали длинные блестящие сосульки. Свисали низко. В детстве я непременно побежал бы их обламывать.

– Приготовьте паспорт, – сказал один из сопровождающих. – Ключи, любые электронные приборы, средства связи лучше оставьте в машине, чтобы не сдавать на хранение. Туда ничего из перечисленного проносить нельзя.

– Обыщут? – спросил я.

– Нет… Обычно не обыскивают… – ответил сопровождающий, переглянувшись с товарищем, явно озадаченный моим вопросом. – Никто никогда ничего не пытается пронести… Туда же только свои проходят, проверенные… Ну а если бы вы шли на свидание с осу́жденным, то тогда обязательно.

– Я не на свидание, – попытался пошутить я, но никто не улыбнулся.

– Вот ещё что, – медленно и как-то негромко сказал другой сопровождающий, – мы сначала пойдём повстречаться с начальником колонии, чаю выпьем, если предложит… Так тут положено… Он человек… специфический. Он тут полный хозяин, царь и бог. Он не любит посторонних и нас, из областного управления, тоже не жалует… У него тут свои законы, правила и своя… Специфика, в общем… Вы, если что, не обращайте внимания, ладно? Ну и рассказывать про то, что тут будет, что увидите… Короче говоря, имена, фамилии, должности… Не надо никому, пожалуйста!..

Я заверил его, что ни места, ни номера колонии, ни имён служащих или фамилий осуждённых упоминать нигде и никогда не буду. Сказал, что даже дал слово их руководителю и всё выполню.

Проходили мы пропускной пункт долго. Даже те, кто меня сопровождал, то есть люди из этого же ведомства и из его руководства прошли процедуру полностью, как я, совершенно посторонний человек. Когда я шагнул за первую после входа решётчатую дверь и у меня за спиной лязгнул замок, я почувствовал себя очень неуютно.

Те люди, которые осуществляли досмотр, заполняли соответствующие журналы посетителей, выписывали пропуска и задавали дежурные вопросы, смотрели на меня так, что если бы у меня и было что-то с собой припрятано, то я сам бы всё отдал и обыск не имел бы смысла.

Когда мы миновали решётки, двери, звяканье засовов КПП и вышли из него с другой стороны на саму территорию колонии, меня ошеломил жуткий, нечеловеческий порядок и чистота, царившие там.

Снег весь искрился на солнце и был совершенно чистым и девственно-белым. Даже насыпанные вдоль дорожек сугробы ничуть не потемнели от солнца. Приземистые длинные здания производили тяжкое впечатление, но стёкла окон, в которых были видны решётки, сверкали свеженамытой чистотой.

– Пройдёмте сначала в управление, – вежливо, но с приказным оттенком сказал встретивший нас совсем молодой, румяный, светлоглазый парень с погонами старшего лейтенанта на плечах. – Следуйте за мной.

Мы пошли за ним вереницей по узкой асфальтовой, совершенно чистой от снега дорожке. Из-за здания, к которому мы направлялись, вышли три человека в тёмно-синей одежде, тяжёлых чёрных ботинках и чёрных шапках. Они несли тяжёлые, чем-то наполненные вёдра, каждый по два. Как только нас увидели, они сразу замерли и резко поставили вёдра на асфальт.

– Раз, два, три!.. – громко, надрывно крикнул один из них.

– Здра-ствуй-те! – крикнули все трое хором.

Выкрикнув это приветствие, они встали почти по стойке смирно, низко наклонив головы и глядя прямо перед собой. Руки эти люди убрали за спину. Мы прошли ещё метров двадцать и повернули ко входу в здание, не дойдя до них несколько шагов. Всё это время они стояли неподвижно.

Входная дверь управления была обита деревянными плашечками и покрыта блестящим лаком. Лаком были покрыты и перила лестницы, на которую мы попали, войдя в здание. Стены были покрыты какой-то настолько синей и блестящей краской, что сразу захотелось вернуться обратно. По стенам висели плакаты, призывающие честно трудиться и исправляться. И дверь, и перила, и плакаты определённо изготовили не на какой-то фабрике, а всё смастерили своими руками аккуратные, но не профессиональные люди. Воздух в здании стоял тяжёлый, а запах, как в сельской парикмахерской, где всех брызгают одним и тем же, неизвестно где изготовленным одеколоном.

Старший лейтенант проводил нас до двери кабинета начальника колонии, постучал в неё, открыл, доложил о нашем прибытии, но заходить не стал, а жестом предложил нам пройти внутрь.