Узелок на память (Фельетоны)

Опасаясь дальнейших осложнений, комсомольцы повели Дылду в сельсовет, к участковому, чтобы оформить протокол. Когда они подошли к Дому культуры, только что закончился спектакль. Распахнулись двери, и широкая полоса электрического света прорезала темноту. Дылда предстал перед колхозниками во всей своей красе.

— Батюшки-светы! — запричитали женщины.

— Свят, свят, свят! — зашептал бывший пономарь.

— Да это ж наш Дылда принарядился, — опознал кто-то ночную тать.

— Га-га-га… Хо-хо-хо… Ха-ха-ха! — загрохотало село.

Кобель Бонапарта

Судили матерого тунеядца.

Не зеленого фрайера с тараканьими усиками в желтом пиджаке и брюках-дудочках, каких навострились изображать иные художники-сатирики. Нет! На скамью подсудимых угодил вполне зрелый, пятидесятитрехлетний подонок, напяливший на себя маску порядочного человека.

Судья обращается к обвиняемому:

— Ваша фамилия?

Обвиняемый становится на четвереньки, зло оскаливает зубы и по-собачьи лает:

— Гав!.. Гав!!. Гав!!!

Судья и заседатели понимающе улыбаются. Зал настораживается. А подсудимый делает стойку и человеческим голосом затягивает:

— Жил-был король когда-то,
При нем жила блоха…
Блоха!
Ха-ха-ха!..

— Пригласите экспертов! — распорядился судья.

Вошли двое в белых халатах. Обвиняемый нахохлился и, встрепенув руками, как петух крыльями, прокричал: «Ку-ка-ре-ку!» Потом закатил глаза, растянулся на полу и стал биться в падучей.

— Бездарно разыгрываете! — заключили врачи-психиатры. — Не получается!

— Как не получается?! — возмутился обвиняемый, вскочив на ноги. — И почему бездарно?! Раньше-то получалось! В армии прикинулся Наполеоном, скомандовал по-французски, и «о ревуар», по чистой!

Правдивое слово сорвалось на этот раз с языка Афанасия Ивановича Ольховича. Проговорился. Было такое дело. Призвали его в армию, выдали обмундирование, а он распорол пилотку, смастерил из нее треуголку и стал перед строем корчить из себя Бонапарта. Получилось. Выдали белый билет и назначили пенсию. Как инвалиду войны. Хотя пороху он и во сне не нюхал и ближе чем на пять тысяч километров к линии фронта не подходил.

Белый билет избавил его от воинского долга. Но Ольховича не устраивала и трудовая повинность. И он обзавелся уникальнейшим документом. Единственным в своем роде. Этот документ давал ему право «непрерывно пребывать в состоянии эвакуации до взятия Берлина».

Берлин взяли. Бывший Бонапарт распрощался с Алма-Атой и прикатил в Москву. Праздная жизнь поднаскучила, решил окунуться в трудовую. Устроился директором… палатки. Продавал чулки со стрелкой, молнии…

Под крышей палатки у него созрела мечта о палатах. Городские палаты уже не могли вместить его широкой натуры. Хотелось загородных.

На станции Быково, в живописнейшей райской куще, он сторговал избушку на курьих ножках. Соседи, заглянувшие к новоселу на чашку чая, ушли несолоно хлебавши. На усадьбе стояла пыль столбом. Бульдозеры рыли котлованы, самосвалы сбрасывали кирпич, бутовый камень, щебенку… Гости в недоумении развели руками. Хозяин успокоил их:

— Здесь будет город заложен!

И представился:

— Директор энергетического комбината.

Соседи поверили. Поверил и поселковый Совет…

В Быкове аукнулось, а в Электрогорске откликнулось. На электростанции. Мастер Козявкин шепнул на ухо рабочему Чунину:

— Халтурка подвернулась, Арсений Прохорыч. Старший инженер строится. Платит поденно. По полторы сотни на нос. Харчи и магарычи — само собой.

Козявкин знал кому шептать. Заикнись он об этой халтурке во всеуслышание, ему бы от рабочих не поздоровилось. Потому и шептал Козявкин не всякому-каждому, а «шибаям», любителям длинного рубля, которых величал по имени-отчеству.

«Шибаи» — народ продувной. Сколотили бригаду. Да не простую, а комплексную. Собрались и стали думать-гадать, как совместить производство с халтурой? Кто-то подал оригинальный совет: взять сообща отпуск без содержания. Администрация пошла навстречу.

И стройка закипела.

Старший инженер вертелся как белка в колесе. Среди «шибаев» он был и артельщиком, и снабженцем, и главбухом, и кассиром, и виночерпием. Отпуска без содержания старший инженер не оформлял. Служба у него была, как у вольного казака: по месяцам не показывался на своем производстве. А зарплата шла. Он был надомником, а еще точнее, надомником-толкачом. Словом, жил-поживал в Москве, строил дачу в Подмосковье, где-то что-то толкал, у кого-то что-то выколачивал.