Узелок Святогора

Она подошла и тихо погладила корявый ствол. Слезы вдруг хлынули у нее из глаз, она быстро сунула руку в карман и отвернулась.

— Что с тобой? — подошел он.

— Знаешь, — она впервые назвала его на «ты», — моему сыну скоро, всего через три года… тоже будет шестнадцать.

Он удивился, не сразу поняв ее.

Она плакала, а он с удивлением открывал для себя, что светлые глаза ее не тускнели от слез, наоборот, словно пелена сходила с лица, и оно становилось мягким, доверчивым.

И тогда вдруг он ясно увидел и вспомнил ту девочку, которая бежала к нему через площадь, и словно заново ощутил запах цветов — белых, крупных гвоздик, на которых переливались капли недавнего дождя, спорого и мимолетного, какие бывают летом, перед косовицей…

Перекат

Тяжелобольного Васю Шкутько привезли из области в районную больницу — как безнадежного.

Замученный уколами, процедурами и исследованиями, Вася безразлично сидел в приемном покое, положив на серые штаны бледные короткопалые руки и всей спиной опираясь на белую маркую стену. Неприметное лицо его со вздернутым носом и серым, как мочало, чубом было спокойным и отрешенным.

У крыльца остановилась «скорая», из нее выбралась мосластая, широколицая женщина и, не взглянув на окна приемного покоя, прошла в кабинет главврача. Вася вздрогнул и привстал. Когда же из-за тонкой фанерной стены донесся до него резкий, холодный голос вошедшей, на щеках мальчика слабо заалели два красных пятна. Женщина настойчиво убеждала главврача:

— А и где ж мне за ним смотреть? Сами знаете, лен везут и везут, с утра до вечера я на работе. Не-е, пускай он у вас остается. Не имеете права отдавать! Вы врачи, вот и лечите!

Дежурная медсестра искоса взглянула на Васю и включила репродуктор. Но слабый голос диктора перекрывался уверенным, визгливым криком за стеной:

— Да я понима-аю! А вы сперва его вылечите! Как это — не можете?! А чего мне-то с ним делать?

— Это ж надо, какие матери бывают! — покачала головой медсестра, и голубые, немолодые ее глаза покраснели и заслезились. — Видно, опять останешься у нас, хлопчик.

Она открыла дверь и, не дожидаясь распоряжения главврача, крикнула:

— Нянечка! Ивановна! Давайте сюда белье и ванну готовьте!

Васю устроили в третьей палате — небольшой, на четыре койки, размещенной в боковушке, где были еще операционная и перевязочная. Раз в неделю главврач, молодой, полный блондин, озабоченно проходил в сопровождении медсестер и помощников в операционную, и до самого вечера там что-то скрипело, лязгало, шипело, мимо палаты проезжала белая тележка — туда, потом обратно, потом снова туда и обратно. Иногда были неплановые операции, и тогда Вася просыпался поздней ночью от шума и голосов и долго не спал, слушая, как вполголоса переговариваются, выходя из операционной, врачи:

— Кетгута чуть хватило…

— Сосуд зафонтанировал…

Позже, собрав инструменты, выходили медсестры, и операционная сестра Наташа, зевая, говорила что-нибудь вроде:

— Выгонит меня Юрка из дома… Ночью поднимайся…

А когда снова устанавливалась тишина, Вася слушал, как скрипит за окном сосна.

Сосен вокруг было много, но эта, коренастая и неуклюжая, одна забралась на горушку перед больницей и стояла там независимо и гордо. Когда поднимался сиверко, ей доставалось больше всех ее высоких и гордых соседок: каждую ветку сосны выгибало и выкручивало, верхушки мелко трясло, и казалось, что ствол ее вот-вот переломится. Буйный колючий ветер, как по ущелью, несся над многокилометровой лентой Немана и, вырываясь из теснин, крутыми февральскими метелями обрушивался на город, но горушка защищала больницу от ветра, и только в самые ненастные, серые дни, когда небо опрокидывалось и мешалось с землею, шуршали по окну змеистые снежные струи. И всегда — поднимался ли над сосной морозный, ясный месяц-молодик, или неслась над нею туча — что-то жалобно отзывалось в сосне, стонало и повизгивало. Может быть, то была какая-нибудь хворая, сломленная ветка, которая никак не хотела умирать и цеплялась изо всех сил за материнский ствол, а может, сама сосна неумолчным своим скрипом спорила с ветром, как старая, ворчливая тетка, жалуясь судьбе и одновременно проклиная ее…

В такие ночи Васе хотелось встать, пойти к сосне и утешить ее, гладя корявый коричневый ствол. Он часто слышал, как больные утешали друг друга, жалуясь на свои, еще более тяжелые, чем у собеседника, хвори, и потому, мысленно разговаривая с сосной, он рассказывал ей, что скоро умрет, потому что от него отказались все доктора, а главврач, Томаш Кузьмич, держит его в больнице из жалости.

Вася привык к тому, что взрослые, поступая в палату, сразу же начинают интересоваться им, что медсестры о чем-то шепчутся, глядя на него, когда он ковыляет мимо, что бабы из соседних палат время от времени приносят ему гостинцы, жалеют его, гладят по голове.