Уж замуж невтерпеж

Я обшарила все карманы его пиджака, не забыв про внутренние, но ничего не нашла. Вообще ничего. Ни бумажника, ни документов, ни мобильного, ни даже сигарет! Пришлось сделать вывод, что до меня Виктора кто-то уже обыскал. На этом мои детективные способности иссякли, и я полезла в сейф за оружием. Дверь, легко ответив на нужный код, открылась, я увидела черные бархатные коробки, но вспомнить на какой полке и какой по счету пистолет мне следует взять, я не смогла. Эти черные коробки, изнутри подбитые красным атласом, совершенно сбили меня с толку. Все правильно, это же коллекция, а не склад. Забыв, какой пистолет я должна взять, я выбрала ... самый большой. Если он и не заряжен, то выглядит устрашающе, и весит как гантеля.

Пристроив его в карман Кириных брюк, я с трудом удержала вертикальное положение. И тут меня осенило. Я обыскала не все карманы у Виктора. Я забыла, что в брюках тоже они есть. А ведь именно там мужики таскают, или забывают всякие важные, иногда шокирующие мелочи. Однажды, стирая штаны Вадика, я обнаружила в кармане использованный презерватив. Я не стала уточнять тогда, с кем и когда он успел сходить налево, просто стала просить его освобождать карманы перед тем, как подсовывать мне брюки в стирку. С тех пор я не могу без брезгливости запускать руку в карманы мужских штанов. У Виктора я тоже что-то нащупала в недрах безупречных брюк. Прохладное, скользкое, омерзительное. Я отдернула руку, но вспомнила, что я теперь другая – я ничего не боюсь – ухватила пальцами «это» и вытащила на свет.

Это оказался паспорт. Паспортина в шикарной кожаной обложке. Это она так скользила в руках. Очень странно, что такой «шикарный парниша», как Виктор, был поклонником пролетарского способа хранения документов. « Я достаю из широких штанин, дубликатом бесценного груза...»? Я открыла паспорт. Камха Виктор Валерьевич, 1962 г. рождения, женат, сын – скудные паспортные данные. Скучно, плоско, неинформативно. Во всяком случае, для такого сыщика, как я. Я отправила паспорт к пистолету в карман, закрыла бильярдную на ключ и помчалась на второй этаж.

У рубильника скучал Балашов. Вид у него был такой, словно он мысленно писал стихи.

– Бдишь? – спросила я его, пробегая мимо.

– Бздю, – согласился он, перепутав значения слов.

Не такой уж он и начитанный.

– Ты лучше бди, – пошутила я, но он не понял и закатил глаза, наверное, подбирая красивую рифму.

* * *

У Иван Палыча оказались приоткрыты глаза. От ужаса я чуть не завыла, но потом вспомнила, что я другая, я крутая, у меня в кармане пугач размером с чугунную сковородку, и бояться нужно меня. Скорее всего, глаза у него были приоткрыты и тогда, когда я его обнаружила, просто я не старалась его рассмотреть.

Иван Палыч напоминал даже не сухую прошлогоднюю ветку – по сравнению с ним, она казалась бы гигантской. Он напоминал ... ковыль. Есть такая степная травка с белым пушком, она колышется от малейшего ветерка. Мертвый эконом вызывал у меня гораздо больше жалости, чем мертвый Камха. Белый пушок вокруг лысинки, сухие, узловатые ручки, ноги детского размера, лицо в глубоких, частых морщинах. Я рукой закрыла ему глаза. Спи спокойно, милый эконом. Ты никогда больше не выпьешь водочки с однополчанином из старой железной кружки и не споешь с ним любимые фронтовые песни. Смерть застала тебя на боевом посту. Что ты знал? Что видел? Почему вернулся? Сначала я обшарила карманы его брюк. Пусто. В пиджаке слегка раскрошились дешевые папиросы «Прима», да завалялись еще более дешевые таблетки от давления «Раунатин». Я осмотрела рану на спине – нож. Точно нож. Криминалистом быть не надо, снегурочка догадается.

Я решила прикрыть эконома покрывалом, которое стащила с Кириной кровати – кажется, так принято обращаться со свежими покойниками – как вдруг заметила, что одна рука у эконома сжата в крепкий кулачок.

Зачем так сжимать руку, если в ней ничего нет?

Я попыталась разжать кулак, но он оказался железным, неподатливым, и как будто упрямым. Может, это называется окоченением, но мне показалось, что старенький эконом и после смерти не хочет отдавать никому что-то очень важное.

Это была записка. На обрывке какого-то бланка, рукой не очень привычной писать, было нацарапано карандашом:

«Мырка, ты все предумала супер. Не ошибись в калесах чтоб шыто-крыто. Я буду вовремя и на стреме.

Твой Ь»

Именно так там все и было. «Предумала», «калеса», «шыто-крыто». И мягкий знак.

Этот человек мало и плохо учился.

Этот человек задумал что-то плохое.

Этот человек мужчина.

Это все, на что хватило моих куриных мозгов.

Почему Иван Палыч так сжимал эту записку? Кто такая Мырка? Я не знаю ни одного имени, начинающегося на мягкий знак!

Следов борьбы в этой комнате нет. Следов крови тоже. Следов ... – как это называется? – волочения не заметно. Такое впечатление, что... Я толкнула зеркальную дверцу шкафа, она плавно поехала вправо. Раздвинув плотный ряд одежды, я увидела, что платье из белесой джинсы, которое я хотела выбрать сначала, все в крови. Такое впечатление, что ... Иван Палыча зарезали прямо в шкафу.