Ужас

— Как это — расходись?! Убили, да и расходись… ловко! — ответил кто-то из толпы.

Иволгин, седой и аккуратный, с беленьким крестиком на серой шинели, вежливо и решительно выступил навстречу исправнику.

— Позвольте, — сдержанно и тихо начал он, близко нагибаясь к исправнику, — раз голос народа указывает на…

— Что-с? — быстро поворачивая голову к нему, спросил исправник и гневно нахмурился.

— Я говорю, что убийцы нам всем известны… нельзя допустить, чтобы это ужасное дело…

Исправник коротко и неверно взглянул ему в глаза и сейчас же отворотился.

— Позвольте… Это не ваше дело!.. Кто вы такой?.. Потрудитесь удалиться.

Он мягко, но решительно отстранил стоявшего на дороге Иволгина.

— Осторожней! — вдруг бешено и страшно крикнул Иволгин, с силой отшвыривая его руку прочь.

Исправник съежился и внезапно побледнел.

— Потише, потише, вы… — чуть слышно и не глядя на Иволгина, пробормотал он. — Неси, ребята…

Было долгое, томительное молчание и неподвижность. Гроб тихо качался на паперти.

— Ребята, — бледнея все больше и больше, закричал исправник тонким, напряженным голосом, — знаете вы, что делаете?.. За это отвечать надо! Пропусти… Следствие выяснило виновника… суд рассудит, а вы отвечать будете…

— Судить… рассудит… Следствие! Го-го-го! — как будто весело и голосисто закричали в толпе. — Ловкачи!.. Нет, брат, ходи мимо!.. Го!..

— Пропустить! — вдруг теряясь, чересчур громко и неровно крикнул исправник. — Это еще что тут?..

— А то! — крикнул Иволгин, опять прорываясь к нему. — Вы думаете, на вас суда нет?.. Так врешь, подлец!.. Вот тебе суд!

Исправник молча исподлобья оглянулся кругом и ступил ногой назад. И вся толпа, как завороженная, двинулась за ним.

— Ипполит Ипполитович, — растерянно проговорил исправник.

Высокий, серый становой уверенно шагнул мимо него к Иволгину, и на его стальном лице было твердое, холодное, как будто чего-то еще не понимающее выражение.

Как раз в ту минуту, когда становой и урядник схватили Иволгина, высокий и худой мастеровой с длинным и бесцветным лицом вдруг изменился в лице и, бешено опустив зрачки, ударил корявым и грузным кулаком прямо в лицо становому.

— Убивец!!. — простонал он.

Брызнула кровь, и что-то болезненно и противно хрястнуло. Становой качнулся, но на ногах устоял. Его твердое лицо стало безобразным, но не выразило ни ужаса, ни боли, а одно безумное, удивленное, какое-то звериное бешенство. Он коротко и хрипло заревел и, изогнувшись, как кошка, бросился на мастерового.

С минуту они простояли обнявшись, потом закачались и разом рухнули вниз, гремя и звеня по ступенькам паперти.

И тут все мучительно охнуло и завертелось. Страшный, бледный призрак разгрома встал над толпой, и его бледный ужас отразился на замелькавших в дикой свалке лицах.

— А ну… Бей, ребята! — прокричал кто-то тонким, веселым и страшным голосом.

Исправник и старшина бежали рядом по грязной земле, по талому снегу, по холодной брызгающей в лица воде. Бежали, хрипя и задыхаясь, грязные, оборванные, с разбитыми страшными лицами, и были похожи на каких-то огромных, безобразных зайцев, режущих поле напрямик, не разбирая дороги. Далеко сзади, с уханьем и свистом, врассыпную бежала толпа.

VIII

Ночью по темной и грязной дороге, выходящей из мрака и уходящей во мрак, вползала в деревню огромная, тяжелая масса. Ничего нельзя было разобрать в ней, но слышно было, как предостерегающе фыркали лошади, дробно и многозвучно шлепали по земле подковы и, со скрежетом, чуть слышно позванивало оружие. Не было видно ни лиц, ни движений, и казалось, что идет одна сплошная грозная сила.

Войска стали на площади. На улице было тихо и пусто, только взбудораженные собаки выли и лаяли по дворам. Кой-где в темных, таинственных окнах мрачно засвечивались огоньки и сейчас же гасли.

Часть солдат неуклюжими однообразными силуэтами спешилась и вошла в ограду церкви. Потом вынесли из мрака темный ящик и быстро понесли его кругом смутно белевшей ограды на погост. Было тихо.

И долго было тихо, пока не настал серый и тревожный день.

Днем по главному шоссе от фабрики, на которой не курились и стояли, как огромные потухшие свечи, мертвые трубы, опять потянулись черные кучки мрачных и зловещих людей. Прилегающие к площади улицы, казалось, рождали их черные силуэты. Они липли друг к другу, росли и расплывались по площади, как густые пятна пролитого на снег черного масла. Бледные, напряженные лица сходились и расходились, поворачивались друг к другу и смотрели на солдат со странным, углубленным выражением.

Половина площади у церкви была запружена сплошной черной толпой. На ограде церкви торчали люди. На сваленных возле ограды бревнах и досках кишела пестрая и в то же время однообразная масса голов.

По другую сторону площади было по-прежнему пусто и тихо. Там неподвижно длинной полосой стояли конные солдаты, и ряд их каменных, непроницаемых лиц был обращен к толпе. Они сидели однообразно и неподвижно, и только лошади махали головами да расхаживали впереди какие-то серые люди, никому не известные, странно блестящие на серой земле и серых заборах.