Ужас

– Отдайте его нам! Мы убьем его! Смерть ему! Один из полицейских высунулся в дверцу кареты и крикнул кучеру:

– Чего ж ты не едешь? Трогай, чтоб тебя…

Прибежавшая полиция освободила наконец карету, которая двинулась, сопровождаемая криками толпы. Самые яростные пустились бежать за ней, крича задыхающимся голосом:

– Смерть ему! Казнить его!

Публика, стоявшая на пороге домов, при виде этой кареты, сопровождаемой агентами-велосипедистами, присоединялась на несколько минут к бежавшей толпе и тоже кричала:

– На смерть, на смерть его!..

Наконец, уже около улицы д'Алезия, на перекрестке двух трамваев, идущих в противоположные стороны, кучеру удалось опередить толпу и отделаться от крикунов.

Забившись в угол кареты, Кош с самого момента выезда не проронил ни слова. Он только произнес застенчивое «спасибо», когда один из полицейских опустил шторы, чтобы избавить его от любопытства толпы. Все эти крики и угрозы вызвали в нем сначала страх, а затем только отвращение. Итак, вот каково это население Парижа, самое развитое во всем мире! В этой стране, колыбели всех свобод, где впервые раздались слова разума и справедливости, какая слепая ненависть окружала человека, о котором ничего не знали, кроме того, что его везут в тюрьму; какие неистовые проклятия сыпались на его голову потому только, что один-единственный голос закричал: «Смерть ему!» Если бы теперь из всей страшной, затеянной им игры он не вынес ничего, кроме психологии парижской толпы, он бы не пожалел о пережитой тревоге и грядущих испытаниях. Теперь дело должно было принять нормальный ход: начиналась удивительная, парадоксальная игра мышки, играющей с кошкой.

Его легкая ирония, на минуту вернувшаяся к нему в момент ареста, исчезла бесследно. Правосудие представлялось ему теперь машиной несравненно более сложной, чем он это думал вначале. Рядом с полицией, рядом с судьями и присяжными стояла загадочная и грозная масса: народ.

Конечно, голос народа должен замолкнуть у дверей суда; конечно, судьи должны руководствоваться только своим знанием фактов и изучением закона. Но существует ли человек, достаточно сильный, достаточно справедливый и независимый, чтобы совершенно не считаться с непреклонной волею толпы?.. Для настоящего преступника приговор народа почти так же страшен, как и приговор судий. Что ни говори, наказания изменяются вместе с изменениями общественного мнения. Преступление, наказуемое теперь несколькими месяцами тюрьмы, приводило в былые времена к вечной каторге. Дамиен, колесованный за то, что нанес Людовику XV незначительный удар перочинным ножом, в двадцатом веке был бы приговорен едва ли более, чем к двум годам тюрьмы за оскорбление главы государства?..

После первого краткого допроса Кош был заключен в отдельную маленькую камеру.

Из-за дверей к нему доносились голоса полицейских, и время от времени один из них заглядывал к нему в камеру через потайное окошечко.

Около полудня его спросили, не голоден ли он? Кош отвечал: «Да». Но горло его было сжато, и от одной мысли о еде его мутило. Когда ему принесли меню из соседнего ресторана, то, чтобы не показать своего волнения, он выбрал наугад несколько блюд. Ему принесли уже нарезанное мясо и овощи в толстых и тяжелых маленьких тарелках. От долгого употребления эмаль на них местами потрескалась и жирная вода, забравшись в щели, образовала там какие-то серые пятна.

Он попробовал есть, но не мог проглотить ни куска, а только с жадностью выпил всю бутылку вина и весь графин воды, после чего начал ходить взад-вперед по камере, охваченный внезапным желанием движения, свободы, воздуха. Наручники немного сдавили ему запястья, но в общем он не мог пожаловаться на грубое обращение. Кош всегда считал полицейских гораздо более несговорчивыми и грубыми и собирался уже заранее громко заявить свои права невинного человека на то, чтобы с ним обращались как с невинным, пока суд не приговорит его. В особенности себя он рассчитывал держать совершенно иначе.

Когда он в течение последних дней думал о своем поведении после ареста, то воображал, что сохранит всю свою бодрость и веселость, но нескольких часов, проведенных в тюрьме, было ему достаточно, чтобы изменить взгляд. Мало-помалу Кош начинал отдавать себе отчет в исключительной важности своего поступка, и, не придя еще в соприкосновение с правосудием, он начал страшиться всего окружающего. Но все же все свои рассуждения он заканчивал утешительным выводом:

– Когда мне все это надоест, я сам прекращу комедию, и дело с концом.

К вечеру мысли его приняли более печальный оборот.

Ничто так не наводит на воспоминание о доме, об уютной теплой комнате, где тихо потрескивает камин, о всей прелести домашнего очага, как предательский холод, закрадывающийся вечером в темную камеру, в которой глухо замирает уличный шум.