Ужас и страх

— Он же заминирован, — вставляет Серега и улыбается.

— Каким образом?

— Элементарным! Можно сбросить, как на Хиросиму. Можно отправить в плен и ужастиков поубивать до фига хитростью.

— Если надоедите своими разговорами, то я вас сам всех здесь и взорву, — мрачно проговаривает Женя.

Похоже, ему положение нравится. Нравится быть угрозой и центром внимания. За соседним столом пожилая матросня срывает бушлаты и роняет стаканы на пол. Двое устраиваются бороться на руках, и на стол летят бумажные деньги ставок. Матюги летают в таком количестве, что это уже вовсе и не брань, а лишь элементы молекул здешней атмосферы. Мат-Менделеев, мать-перемать…

— …Нет, представьте! Гостиная в ясновельможном царскосельском особнячке с двумя колоннами и фронтоном, в шандалах горят дорогие белые свечи, огоньки которых лоснятся на расчехленной по случаю родственного обеда мебели красного дерева. Вот я и говорю… Звенит и сверкает столовое серебро. Громко тикают недавно выписанные из Англии напольные часы с боем, — что-то долгое втолковывает Женя, но никто не понимает о чем.

— Это ты про свое детство? — сдержанно интересуется Сека, хотя в глазах интереса нет и в помине, только холодная пустота и пьяный ум без дна.

— Какое там! Вы слушайте фразу!… Ужасного вида змеи явили удивленным, забывшим о сдержанности дворянам свои черные раздвоенные жала, обвивши мускулистые, покрытые рубцами и шрамами, заработанными в сражениях и поединках, оголенные руки. А что за звериные признаки первобытности расчерчены по местам, запретным для дамских взоров, — и представить-то боязно! — У Жени круглое лицо с тройным подбородком, поросшим щетиной, а на носу толстые линзы очков, за которыми добродушие и свирепость одновременно.

— Теперешние женские взоры ничем не устрашить, — пытаюсь я вставить фразу, но заминированный перебивает:

— Ты, спортсмен, ничего не понимаешь! Тебе бы только прыг-прыг, прыг-прыг!

— Что-то ты, дружок, многословен и, я бы сказал, гегемоничен, — заступается Паша-Есаул.

— Молчать! — взрывается нежно Женя. — А не то всех сейчас разнесу на мелкие клочья!

— Не разнесешь, — Секу не запугаешь. Он смотрит, как гиперболоид инженера Гарина. Говорит: — Чтобы выиграть сражение, нужно смотреть сквозь и дальше сражения.

— Надо смотреть сквозь пальцы на то, что не понимаешь, и давать привычные имена. — Паша склоняет бутылку над рюмками, и у него получается. — Когда эскадрон казаков покорил Персию в шестнадцатом году, то они не знали, как называется дыня, и дали ей привычное имя “ягода”!

— Какая в жопу “ягода”! — уже вяло сопротивляется Злягин. — Я сейчас вас взорву.

— Ну и взрывай. — Сека тянется к рюмке, и Паша тянется, и даже Ухов.

— Не взорвет, — говорит Серега. — Пока не выпьет, не взорвет.

— Пока не выпью, не взорву, — тянется Женя. — А когда выпью, тогда, может быть, и дерну за веревочку…

Хочется им рассказать про ноль и лежащую восьмерку, о том, что не все безнадежно, если понять или хотя бы поверить, что все обратимо, и наша глупость, и наша юность, что близость ужаса только приближает к повторению всего, что было, что наше пространство не оторвать от нашего времени, все только — вдох-выдох, вдох-выдох…

Я пододвигаюсь к улыбающемуся и кашляющему коротким смешком Сереге. Тот наклоняется ко мне и проговаривает заговорщицким шепотом:

— Наши действия зависят от половой конституции.

— А от российской не зависят?

— Российская Конституция зависит от суммы половых конституций индивидуумов государства. Простые антропометрические показатели — отношение тотального роста к длине ноги. Что такое половая конституция? Упрощенно говоря, это совокупность специфических особенностей организма, определяющих его сексуальные потребности. След гормональных бурь, Владимир, имевших быть в организме в период его роста, запечатляется на всю жизнь так называемым трохантерным индексом. Надо рост человека поделить на длину его ноги. Среднее значение для мужчин что-то вроде 1,92-1,98.

— А у тебя какой? — спрашиваю неожиданно для себя.

— У меня самый что ни на есть средний… Для воинственных, имперских проявлений нужен индекс высокий. Такой был у Петра Первого, например.

— Что такое про Пашу? — Есаулу показалось свое имя, и он обращается к нам.

— Какой у тебя трохантерный индекс? — спрашиваю его.

— А! Серега просвещает! — Паша расправляет грудь и воинственно заявляет: — Высочайший!

— У меня, несомненно, выше высокого, — картонным, но похожим на человеческий голосом подхватывает Сека.

— Ты их не слушай, — перебивает Женя, — какой у них на хер индекс. У меня индекс так индекс. Захочу — взорву, захочу — нет.

Серега приближает лицо, чтобы было возможным услышать его голос на грани шепота:

— Мужчины находятся во власти стереотипов престижности. Каждый хочет иметь то, что всем иметь невозможно. Пониженный индекс никого не прельщает, хотя под его сенью взросло множество ученых, философов и писателей.

— Так это мы философы и писатели…