Ужас Иннсвича

Я повиновался и последовал за ним по заросшему периметру. Мы шли вперёд с большой осторожностью, чтобы не сломать ни одной веточки. Лунный свет и тени превратили лачугу в клинья света и тьмы, несколько маленьких глазок сверкнуло в хлеву, когда нас заметили свиньи.

— Что-то не так, — прокомментировал я, смотря на мешки возле коптилен, — эти мешки кажутся полными. Я собственными глазами видел, как Ондердонк тащил их из пещеры после того, как они с сыном срезали мясо с трупов.

Зейлен открыл полный мешок, в котором лежали шматки только что разделанного мяса.

— Да, и если мясо всё ещё в мешках, то какого черта…

Вопрос не требовал завершения. Полагаю, в глубине души я уже знал это до того, как мы подняли крышку одной из коптилен. Я посветил фонариком внутрь, и мы оба отпрянули.

Дым поднимался с розового пузырящегося лица Ондердонка. Ещё больше дыма исходило из разинутого рта, застывшего в маске ужасной смерти; его глаза стали мутно-белыми. Мощный, похожий на свинину аромат, распространялся по всей округе. Ещё одна коптильня решила судьбу мальчика Ондердонка, это зрелище было поистине ужасающее. Рост мальчика, его вес и видимое отсутсвие повреждений на теле сказали нам о том, что его засунули в коптильню живьём. Его глазные яблоки уже лопнули от температуры. Пар кипящего мозга вырывался из ушей и глазниц бедняги.

— Боже, спаси наши души, — прохрипел я.

— Чистокровные добрались до них, — прошептал Зейлен, — они могут быть всё ещё где-то здесь.

Данная перспектива меня совершенно не радовала. Не сговариваясь, мы медленно двинулись в сторону фургона, мои глаза не мигали. Но, тем не менее, я хотел знать ответы:

— Раньше вы сказали мне, что женщинам позволено оставлять первенцев, а остальных отдавать чистокровным.

— Да. Ну и что?

— Но, вы также сказали мне, что сами были отцом третьего и четвёртого ребёнка Мэри. Что за бездушный мерзавец мог отдать своих детей этим тварям в воде?

— Мне нечего сказать по этому поводу, Морли. У нас нет другого выбора, разве ты не понимаешь? Если я — бездушный мерзавец, то и твоя любимая Мэри тоже.

Я и слышать об этом не хотел. Я понимал, что если бы она не подчинилась, то её сын, брат и отчим стали бы пищей для чистокровных.

— И ребёнок, который у нас был, был случайностью, — продолжил он. — Полагаю, в то время я действительно любил её, это было до того, как она присоединилась к Совету.

Я поморщился, услышав жалкие попытки оправдания.

— Только богомерзкое чудовище может говорить о любви к женщине и использовать её, как товар.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — и тут же Зейлен захихикал, — и я всё равно не верю в Бога.

— Я должен сказать вам, что это очевидно…

— Значит, если твой Бог действительно существует, тебе придется много молиться, чтобы вытащить нас отсюда.

Мы оба прокрались к грузовику; на заднем сиденье стояли две канистры с бензином. Пригнувшись, Зейлен взял одну и осторожно опустошил её в топливный бак.

— И, — продолжил он, — ты можешь молиться, чтобы этот кусок мусора завёлся…

— Сначала ответьте мне на последний вопрос, — назойливо сказал я и схватил его за плечо. Мое любопытство горело, как раскаленное железо. — Отвечайте на то, на что раньше отказывались отвечать!

— Давай, Морли, нам надо…

— Я настаиваю! Bы сказали, что ритуализм — это просто видимость, основанная на невежественных традициях прошлого: оккультизм используется, как «глазурь», чтобы покрыть что-то ещё.

— Да!

— Так что насчёт детей? И что насчёт жертвоприношений? Если жертвоприношение новорожденных — не оккультная жертва, то что тогда это такое?

— Ради Бога, это не жертвоприношение. Они хотят, чтобы новорожденные жили среди них. Они изучают их мозг, клетки, кровь — всё, чтобы знать, как мы растём и развиваемся. Как я уже говорил, микроскопические частицы в каждой нашей клетке, которые делают нас такими, какие мы есть… это всё то, что они изучают, это то, с чем они экспериментируют.

— Их понимание генетики, должно быть, в тысячу раз превосходит наше, — сказал я. — Так вот оно что.

— Да. Жертвоприношение морскому дьяволу? Чёрная магия? Это просто куча того, что мой дедушка называл кучей дерьма. Украшения, Морли, чтобы одурачить невежественные массы, то есть нас.

Я без особого энтузиазма обдумывал потенциал его объяснения. Основываясь на том немногом, что я прочитал, и знал, что теоретически изучение человеческих генов (особенно человеческих генов, находящихся на стадии развития, таких как младенчество) может не только улучшить понимание человеческой жизни, но и изменить человечество в целом. Затем я был вынужден спросить:

— Какова цель их изучения нас на генетическом уровне, Зейлен?

— Это самое худшее, — сказал он. — Они ненавидят нас, Морли. Они хотят уничтожить нас, но не с помощью грубой силы.

— Чего же тогда?

— Болезнями, уродствами, бесплодием.