Ужас Иннсвича

Она сидела там с измученной улыбкой, выпрямившись среди самодельных подушек. На руках у неё лежал новорожденный младенец, завёрнутый в простыни.

— У меня начались схватки сразу после твоего ухода, — сказала она. — А потом он родился всего несколько минут спустя, — она повернула младенца, чтобы я увидел.

Чудо, — подумал я. Он был так же прекрасен, как любой другой младенец, которого я когда-либо видел. В тот момент, когда он обратил на меня внимание, он успокоился и посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— Видишь, ты ему нравишься, Фостер. Один твой вид успокаивает его, — Мэри медленно покачивала ребёнка.

— Какое чудо, — прошептал я. — Мне жаль, что меня не было рядом, когда он родился.

— С каждым разом становится всё легче, — сообщила она. — В этот раз было почти не больно, — она посмотрела с надеждой на меня, её глаза блестели при свете свечей. — Мы должны дать ему имя прямо сейчас на случай, если…

На случай, если мы умрём, пытаясь сбежать, — мысленно закончил я за неё.

— Я хочу назвать его Фостер, — сказала она.

Я потерял дар речи, слезы навернулись на мои глаза.

Затем ее взгляд стал твёрдым, как гранит.

— Они не получат его. Только через мой труп…

Радость от этого известия взыграла в моём сердце, но затем обрушилась на самые стигийские глубины.

Она всё ещё не знала, что Уолтер ушёл.

— Мэри, я… я…

— Я так люблю тебя, Фостер, — перебила она меня, заплакав. — Я хочу выйти за тебя замуж. Я хочу провести остаток своей жизни рядом с тобой и растить этого ребёнка вместе с тобой… и заниматься любовью с тобой каждую ночь…

Эти слова были для меня дороже всего на свете и только глубже втянули мой дух в бездну чёрной истины.

— Ты, я и Уолтер, — говорила она, кормя ребёнка грудью. — Мы будем счастливой семьёй.

Горе сдавило мне горло, как удушающий вздох. Я едва смог выдавить:

— Мэри, ты не понимаешь. Речь идет о…

— Я знаю, в чём дело, — раздался её спокойный голос. — Ты хочешь сказать про Уолтера.

Я смотрел, не мигая, на неё.

— У меня не было возможности объяснить раньше, — продолжала она, скромно прикрывая грудь, чтобы я не мог видеть. — Ранее ты говорил, что видел Сайруса Зейлена в порту, доставляющего мешки с новорожденными чистокровным.

— Но… Мэри, что…

— Не волнуйся, дорогой. Ты просто обознался.

— Обознался? — спросил я, теперь полностью дезориентированный. — Нет, нет, Мэри, я видел, это точно был он.

— Ты видел человека в чёрном плаще, Фостер. Верно?

— Ну… да.

Она посмотрела прямо на меня.

— Фостер, человек, который преследовал тебя сегодня в лесу, был не Зейлен.

Этот комментарий застал меня врасплох.

— Но… я был уверен в этом.

— И человек, которого ты сегодня видел на отмели, тоже был не он.

— Тогда кто же это был? — потребовал я ответа.

Мэри выглядела призрачно бледной при свете свечей.

— Это был отец Уолтера.

— Кто?

— Фостер… обернись.

Загадочная команда изменила моё положение, мои глаза расширились, это было слишком сюрреалистическим.

В противоположном углу стоял высокий человек. Чёрный плащ, одетый на нём, казался на несколько размеров больше, капюшон закрывал большую часть его лица. Более важным было то, что он держал в руках: это был Уолтер. Сначала я боялся, что мальчик мертв, но потом заметил, как вздымается и опускается его грудная клетка.

— Это отец Уолтера, — сказала мне Мэри в сумраке комнаты. — В те моменты, когда ты ошибочно принимал его за преследующего тебя Зейлена, он действительно приходил сюда, чтобы мельком увидеть своего сына.

Полагаю, я уже знал это по какому-то мрачному эфирному предзнаменованию, еще до того, как фигура откинула капюшон, открыв лицо Говарда Филлипса Лавкрафта.

Я стоял, с отвисшей челюстью, с головокружением глядя на икону, как будто созерцая видение из самой высокой пропасти земли…

Голос, исходивший из тонких губ, звучал высоким, но при этом пересохшим шепотом. Он поднял Уолтера.

— Моему сыну ничего не угрожает, сэр; он просто потерял сознание от шока, вызванного его похищением несколькими членами городской общины. Можете быть уверены, что этих похитителей уже нет среди живых.

— Вы убили их?

Худое лицо кивнуло.

— Так же, как я убил чистокровного, который преследовал вас у Ондердонков. И как Мэри уже сказала вам, я был тем перевозчиком, которого вы видели сегодня на отмели, — голос теперь колебался между треском и высоким писком, глухим, но в то же время, каким-то образом, демонстрирующим глубину. — В амальгаме моего проклятого бремени. С шестнадцатого марта тысяча девятьсот тридцать седьмого года только это гнусное деяние было сферой моей деятельности.

На следующий день после его смерти, — понял я. Слова Мастера звучали разрушено, как тонкопленочные вещи, продуваемые ветром сквозь прутья забора. Непристойный обход смерти сделал его узкое лицо бледным, как будто гробовщик наложил на череп старый воск. Эта полупрозрачность заставила меня содрогнуться, как и белки его глаз, которые больше походили на засыпанную грязью изморозь.