Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

В центре на переднем плане был поднятый прямоугольный объект, который напоминал мне саркофаг с плоским верхом, а рядом с ним, немного сбоку, вырисовывался слабый, чуть намеченный контур зловещей фигуры с грозно поднятой рукой. На переднем плане внизу преклонилась вторая фигура – вытянутая, смело набросанная женщина с протянутыми молящими руками и лицом, скрытым каскадом нисходящих волос. На заднем плане, предназначенном изначально, по-видимому, для домашних животных (я увидел, что позже тяжелые карандашные штрихи превратили их в человеческие фигуры), – едва намеченный монашеский силуэт в капюшоне.

Я невольно вздрогнул и отвернулся от рисунка, потому что не только в недоведенной линии и в наводящих на размышления штрихах, но и в неосязаемом духе всего было что-то скотское и грешное. Словно предлагалось нечто отвратительное, чреватое мерзким несоответствием похабной песни, напетой в церкви, которую написал бы автор «Господи, помилуй!», или розовой воды, спрыснутой на гниющие субпродукты.

Тонкие темно-коричневые брови де Грандена поднялись, пока почти не достигли берега его изящно расчесанных светлых волос, а навощенные кончики миниатюрных пшеничных усов растопырились, как пара рогов, когда он поджал тонкие губы, но не произнес словесного комментария.

Не так было с мисс О’Шейн. Как будто внезапный сквозняк ворвался в комнату, – она вздрогнула, и я увидел ужас, с которым широко раскрытыми глазами она смотрела на свое собственное творение.

– Это было не так! – воскликнула она тонким, грубым шепотом, подобным призраку крика. – Я этого не делала!

– О, как вы сказали, мадемуазель? – с вызовом спросил де Гранден, глядя на нее своим неумолимым кошачьим взглядом. – Вы дали нам понять, что…

– Да! – она все еще говорила шепотом, в каком-то страхе и изумлении. – Я так не рисовала! Я набросала интерьер из камня, потому что была уверена, что конюшни в Святой Земле были из каменной кладки, но я не рисовала эти зверские своды! Когда я их изображала, они были просто каменными блоками. Я поместила в арки… не то, что хотела, а то что чувствовала необходимым сделать, но это… все по-другому!

Ее слова затихли, и мы едва смогли их разобрать не из-за пониженного тона, а потому что они с каждым слогом становились выше и тоньше. Абсолютный, безрассудный ужас сжимал ее горло, и ей было очень трудно дышать.

– Гм, – де Гранден поправил острые кончики усов. – Пожалуйста, скажите нам, мадемуазель: вы работали над этим эскизом вчера и сегодня? Да? Вы нарисовали то, что задумывали как еврейскую конюшню во времена Цезаря Августа… и что еще, если вы помните?

– Просто конюшня и голые контуры яслей, затем набросок фигуры, которая должна была быть Иосифом; схематичные очертания животных и силуэт на коленях перед колыбелью. Я не определила, будет ли это мужчина или женщина, будет ли она полностью задрапирована или нет, потому что я не была уверена, будут у меня волхвы или пастухи, или просто кто-то из деревенских, поклоняющихся Младенцу. Сегодня я бросила работу около четырех, потому что свет начал тускнеть и потому что…

– Eh bien, «потому» – что, мадемуазель, пожалуйста! – резко произнес француз, когда девушка прервалась.

– Потому что, казалось, было реальное физическое противостояние моей работе – вроде как невидимая рука мягко, но настойчиво заставляла мой карандаш рисовать вещи, которые я не задумывала… то, что я боялась рисовать! Вы думаете, что я сумасшедшая?

Она снова сделала паузу, тяжело дыша сквозь приоткрытые губы, и я увидел отек ее горла, когда она судорожно сглотнула один или два раза.

Не обращая внимания на ее вопрос, маленький француз задумчиво посмотрел на нее, затем снова осмотрел рисунок.

– Тот, кто должен был быть добрым Святым Иосифом, – был ли он одет так, когда вы его рисовали? – тихо спросил он.

– Нет, я только наметила тело. У него не было лица, когда я бросила работать.

– Гм, мадемуазель, у него все еще нет лица, – ответил де Гранден.

– Да, но есть место для лица под капюшоном, и если вы присмотритесь, вы можете почти увидеть черты – особенно его глаза. Я чувствую их взгляд на себе, и он не хорош. Они плохие, злые, жестокие, как у змеи или дьявола. Видите, он одет как монах. Я не рисовала его таким!

Де Гранден взял один из канделябров и поднес близко к картинке, осматривая грубый набросок неторопливым критическим взглядом, затем повернулся к нам, немного раздраженно пожав плечами.

– Tenez, друзья мои, – заметил он. – Боюсь, что мы будем самыми несчастными, если помедлим еще немного. Давайте присоединимся к остальным.

III

Пробила полночь, и нам с де Гранденом удалось потерять что-то около тридцати долларов за столиком для бриджа, прежде чем компания разошлась на ночь.

– Неужели вы думаете, что бедная девушка О’Шэйн немного чокнутая? – спросил я, когда мы готовились ко сну.

– Я в этом сомневаюсь, – ответил он, нервно застегивая свою бледно-лавандовую пижаму. – Действительно, я склонен верить всему, что она сказала нам… и кое-чему еще.