Ужас победы

– это-то как раз естественно тут. Странно другое – тоже веяние времени, жесткое коммерческое использование площадей, – по-нашему, по-капиталистически, даже в уборной теперь стояли игровые автоматы, у стенки, свободной от писсуаров. И автоматы эти, что удивительно, вызывали ажиотаж значительно больший, чем те, что были в зале ожидания, – какие-то коммерческие тонкости…

Люди ерзали на маленьких стульчиках, лупили по клавишам, зыркали на экране. Там открывались карты: тройки, семерки, дамы.

Мы с Жозом ворочались. Конечно, можно было заночевать в степи, но – за что боролись?

– …Мимо! Семен, у тебя сколько?

– Девяносто. А у тебя?

– Сто десять!

– Да. Похоже, тут нечего больше ловить.

Что интересно, эта пагубная страсть охомутала людей самых разных: и зачуханного интеллигента, и вальяжного бизнесмена, и стриженого амбала.

– Ну что… пошли, что ли?

– Мне некуда отсюда идти!

Интересное признание из уст вальяжного бизнесмена!

– Говорили, тут можно еще!

– Кто говорил-то?

– Кто – кто! Ерема, кто же еще!

– Так где же он, сученыш!

– …Обещал.

Разговор про Ерему возобновлялся каждые пять минут. Какой же он,

Ерема? Я уже не замечал неудобств. Когда-то я и сам блистал в этой отрасли – но потом, тщеславно возомнив себя литератором, отказался от этой малины ради Буквы. И чего достиг?

– Так где же он? – общий стон.

К сожалению, не обо мне. Все они, попавшие в одну беду, жадно ждали какого-то Ерему, а он все не шел. В моем распаленном воображении он представлялся уже высоколобым интеллектуалом, сияющим гением… И, видно, кичась своим величием, он пренебрегал нами, не шел к нам…

– Ну, Ерема! Ты даешь!

– Наконец-то!

Я протирал глаза кулаками – хотя на кафельном полу уснуть было трудно. Да-а-а-а! Явившись наконец, Ерема оказался изможденным, оборванным подростком лет двенадцати, явно детдомовского вида.

Кочковатая, криво постриженная голова в пятнах зеленки, тонкие бледные руки торчат из тесной мятой курточки. Жидкие отечественные джинсы с вьющимися на обшлаге нитками. Однако величия его это не умаляло – наоборот, небрежность в одежде лишь подчеркивала его величие.

– Ерема! Глянь! – заскулили все наперебой.

Затягиваясь поганым чинариком, он неторопливо приблизился.

Скучая, глянул на крайний автомат.

– Этот оставь. Пусто.

– Ну как же! – взвыл респектабельный бизнесмен. – Я же в тюрягу пойду! Я же думал…

– Иди, – произнес безжалостный виртуоз, уже приглядываясь к следующему автомату. Стукнул по клавише. – Тут половить можно.

Зачуханный интеллигент расцвел.

– Много не наловишь, – припечатал Ерема.

Но тот все равно сиял, тряс костлявую Еремину руку.

– Пусто, – проговорил Ерема, чуть глянув на следующий экранчик.

– Ерема! Ну погоди! Куда ж ты?

Этот юный Моцарт, похитивший у меня инструмент, когда-то рабски покорный мне, вызывал у меня восторг – и жгучую зависть: ни в одном деле я его славы не достиг!

К тому же за нами, кажется, пришли.

– Встать! – прогремело над нами.

– О! – Жоз поднял голову. – Вдруг откуда ни возьмись…

Мы кинулись к выходу, но и там нас ждали. Меня жестко отбили, как бильярдный шар, а Жоз – прорвался.

– Лови! – Высоко под потолком я кинул ему рулон обоев.

Пусть они долетят.

– Ты, Серж, не лютуй особенно-то! – посоветовал Петр.

Лысый Серж усмехнулся. И я сразу его вспомнил, хотя десять лет прошло с нашей встречи: Серж как раз был злой следователь, а

Петр – тот добрый.

– Возьми… может, пригодится. – Заботливый Петр протянул ему мой

“терновый венец”.

– Кто же мне даст в наши дни особенно-то лютовать? – произнес

Серж, и усмешка его ох как мне не понравилась. У него небось тоже “имиджмейкеры” уже наготове. – Поведение в общественном месте… с особым цинизмом… это еще не расстрел! – приободрил меня

Серж. – Ну ладно… пошли. Там тебя один старый друг заждался.

Сердце екнуло. “Старый друг”? Неужели Жоза повязали? Но это не означает – “заждался”. Кореец? Обрадовался: может, несколько моих строк на корейский переведет?.. Нет, оптимизм твой неизлечим! – понял я, пока шли мы по глухому коридору. Навряд ли… Так кто же тогда, лицемерно себя спрашивал, хотя уже, в общем, догадывался кто.

Затхлая камера. С нижней шконки (так называется в тюрьмах приспособление для сна) свисала мощная голая рука с буквами.

– Ну что, совсем уже забыл Геру?

– …Н-нет.

Гера, сонно щурясь, уселся на шконке, злобно глядел на Сержа.

– Ты что вообще лепишь? Я тебе велел его посадить, – кивнул на меня, – а ты что же? Меня сюда? Совсем, что ли?

– А это чтобы вам беседовать было сподручнее! – Серж улыбнулся.

– А за тебя, Гера, отдельно заплачено! Кстати, – он повернулся ко мне, – что там у вас творится? Где транш?

– Вот тебе транш! – Гера мощной рукой врезал Сержу.

Тот отлетел в угол камеры, сполз по стенке, но повел себя, в общем-то, миролюбиво, пробормотав только:

– Ты не очень-то.

– Ладно… иди. – Гера выхватил у него из рук мою “плащаницу с терниями”, кинул на шконку, повернулся ко мне. Серж вышел, обиженно сморкаясь.

– Ну что… будешь работать на меня? – спросил Гера задумчиво.

– Н-нет.

– Зря! Нам сейчас хорошие люди во как нужны!

– Зачем?!

– …Тайна, понял?

– Нет. Не могу.

– Брезгуешь?