Ужас реального

истории бедного бога Пана, который «умер» еще во време

на Тиберия, о чем вспомнил в свое время Ницше. Смерть

Пана померещилась Тиберию, когда он возвращался после

одного из своих походов в Рим, вслед за чем был издан

нелепейший в истории указ, гласивший: «Великий Пан

умер». Надо полагать, что Тиберий ошибался ничуть не в

большей степени, чем Ницше, возвестивший смерть Бога

в «Заратустре», и хотя философом он не был, но он видел

то, что творилось на его собственных глазах так же ясно

как это видел Ницше.

Древний ужас является собою потому, что его пред-

мет — судьба. То есть потому, что его предмет абсолютен,

безотносителен к тому, какова его природа и как мы будем к

ней относиться. Даже если мы конституируем вслед за фило

софами сущность, безотносительную к судьбе, — скажем, эй-

дос, — то мы лишь подтвердим особенную судьбу нашего

новорожденного концепта А поскольку обобществление

жизни и мысли всегда связано с ее саморазвитием, то перво

начальные мифологические времена сознания очень быстро

умудрялись исчезнуть в далеком мистагогическом тумане.

Человек очень легко научался идентифицировать себя с си

лами, сущими по ту сторону хтонических божеств, — ужас

перед судьбой сменялся богочинностью и богопочитанием,

тем же страхом Божьим. Уже у древних греков, с их олим

пийским каноном, судьба как будто бы вовсе потеряла для

себя место — свою терру в поле по ту сторону Олимпа Более того, в известном смысле Зевс — это вполне трансценден-

Беседа 4

78

тная величина. Конечно, он не трансцендентен миру как Сущее с большой буквы, или первосущее. Он и мифологически не первосущий, однако есть элемент трансцендентности даже в мире классического гомеровско-гесиодовского мифа. Зевс не просто сохранил ужас перед лицом судьбы, он единственный, кто его сохранил. Он как бы взял на себя ответственность за огромную структуру, состоящую из богов, полубогов, героев, наконец, самих эллинов, самосохранение которой было залогом пусть и недолгого торжества человека над судьбой. Человек, постепенно научившись мерить Олимп собственными мерками, сделав олимпийских богов прозрачными для самого себя, обнаружив их злокозненность и безнравственность, совершил страшное дело — он заместил Бога или богов, в данном случае это одно и то же, оберегающей и сохраняющей самого себя стихией. Боги стали для него покрывалом — утепляющим, сохраняющим и защищающим. Он, иными словами, идеализировал бытие, превратил сущего Бога в дух, который с любой горы заставлял речки стекать вниз, а не вверх — в буквальном смысле в симулякр. «Симулякр», как мы понимаем, вовсе не новейшее словечко. Произошло переключение мысли с Бога на его изваяние. Мы знаем, как разрушился этот по-своему глобализированный и терроризированный изнутри мир, достаточно вспомнить Герострата. Разве он не супертеррорист, просто ради идеи, — и я думаю, не столько идеи попадания в анналы истории, сколько ради самой идеи, «из принципа», — сжегший величайшее из чудес света? Наше время подготавливалось длительно, но мы знаем ступени, знаем элементы подготовки, в которых постепенно вырастал глобализированный мир.

Смерть Бога имеет свои эквиваленты — смерть автора как творца с маленькой буквы и смерть трансцендентального субъекта(как творца «точек» над обездоленными «i»). Мы спокойно ко всему этому отнеслись, а сейчас

79

Terra terrorum