Ужас реального

громождения вещей и событий, создавая некоторые топосы интенсивности, способные к мгновенным трансформациям. Это ближе, скорее, пафосу революции, нежели террора. Если идеальная контурная карта мира для революционера состоит из смыкающихся и накладывающихся друг на друга красных линий и кругов — из пылающих, до предела накаленных точек интенсивности, из тотального «мирового пожара», — то для террориста она описывается медленно разрастающимися и проникающими насквозь черными дырами, оставляющими после себя даже не выжженную до краев землю в качестве места для новой земли, где взойдут новые благоухающие сады (эсхатологическое мирочувствование), а чистое зияние без места, подобное сфере Шварцшильда, обнаруживающей запредельное кон-денсирование или гравитацию Ничто. Террор направляет работу негативности не столько на топологический слой карты мира, сколько на значительно более глубинный и фундаментальный слой, который греки обозначали понятием «.......». Он уничтожает не дома и самолеты, не политические режимы и экономические порядки, не государства и народы — это фактическая сторона дела, — а саму возможность того, чтобы имел место мир, который они олицетворяют.

Т. Г.: Во многом я согласна с Даниэлем, но не во всем. А именно я не согласна, что террор низвергает и разбивает утопию. Мне кажется, что утопия и привела к террору. Тоталитаризм современной технологической цивилизации — это прежде всего тоталитаризм информационный. Считается, что чем больше человек получает информации, тем общество демократичней и тем мягче нравы. На самом деле, наоборот, — от простой информации мы движемся к тоталитарному популизму, к новой утопии, которая и представляет собой настоящий террор над простым человеком, привязанным к

71

Terra terrorum

телевидению, и больше ни к чему. Террор — реакция на утопию. Вся Европа уже давно возрастает к террору, гораздо более страшному, чем коммунистический. Это совершается в решающей степени благодаря утопии, благодаря тому, что в протестантском миросозерцании разошлись дух и материя, приведя к планетарному господству техники. Тем самым была покорена живая материя, почти исчезла сама жизнь.

Если еще двадцать-тридцать лет тому назад мировая философия продолжала старый разговор о смерти, тянущийся с Гегеля, Хайдеггера и экзистенциалистов, то теперь все больше говорят о жизни, причем под тем углом, что родиться неприлично. Одна из известных и очень популярных у интеллектуалов книг Чорана называется «Несчастье быть рожденным». Вспомним Кьеркегора, который вопрошал: кто самый счастливый человек? Несчастнейший — тот, кто родился, а счастливейший — тот, кто не родился. Эта мысль вновь овладела современной философией. Лучше не рождаться, а если ты родился, то посмотри в лицо смерти. Суицидность — одно из основных свойств нынешней цивилизации. Отсюда рост наркомании, когда человек медленно себя убивает. Отсюда же и искусственно выводимые формы жизни, скажем, искусственное оплодотворение, в котором мужчина не нужен. Бодрийяр великолепно пишет об этом как о раковой клетке, размножающейся без соединения с другой клеткой. В 1976 году во Франции был принят закон о пересаживании органов. Потом появляется клонирование, овечка Долли. Теперь в нескольких странах разрешена эвтаназия. Подобные процессы говорят о том, что человек должен окончательно исчезнуть. Это тоже один из важных моментов глобализации, который для обычного западного человека означает, что двадцать процентов людей, так называемый золотой миллиард, должны Жить, а восемьдесят процентов должны исчезнуть, потому что не хватит на всех ресурсов, и нечем будет жить нашим

72

Беседа 4

потомкам. Что это как не утопия науки, превратившаяся в глобальный террор.