Ужас в музее

Улл зарычал, как раненый зверь, и потянулся за цепью, на которой висело ведро. И тут рука его соскользнула с гладкой поверхности парапета, и он повалился грудью на предательски скользкий камень. Лишь одно мгновение он оставался в этом положении, а потом бесшумно рухнул в зияющую дыру.

Раздался легкий всплеск — воды внизу почти не было, и он ударился о камень, тысячелетия тому назад свалившийся на дно колодца, оторвавшись от его массивной кладки. Потревоженная вода постепенно затихла.

И только теперь, с уходом последнего человеческого существа — каким бы жалким и ничтожным оно ни было — наступила окончательная смерть Земли. Все бесчисленные поколения, все исторические эпохи, все империи и цивилизации сосредоточились в одной невзрачной скрюченной фигурке, невидящими глазами уставившейся в небо. Так вот в чем заключался истинный результат свершений человеческих — каким же чудовищным и неправдоподобным он должен был выглядеть в глазах презренных слабоумных мудрецов благополучных времен! Никогда больше не разнесется по планете оглушительный топот миллионов ног — не будет ни шороха ящериц, ни стрекота насекомых, ибо и эти твари сгинули бесследно. Отныне настала эра сухих стеблей и бескрайних равнин, заросших жесткой, как проволока, травой. Земля, равно как и ее холодная невозмутимая спутница Луна, навеки отдана во власть безмолвия и тьмы.

Но звезды мерцают, как встарь, и небрежно составленный план творения будет осуществляться, сколько бы вечностей не потребовалось для этого. Банальная концовка одного из многих эпизодов вселенской истории не возмутила спокойствия далеких туманностей и рождающихся, пылающих и остывающих солнц. А что до рода человеческого, так его как будто никогда и не было. Слишком уж жалок он и преходящ, чтобы иметь истинные цель и предназначение. Длившийся тысячелетия и названный эволюцией жалкий фарс пришел к закономерной развязке.

Но на следующий день, когда солнце вонзило в землю свои смертоносные лучи, они все-таки нашли в темноте провала изнуренное лицо человека, неподвижно распростертого в жидкой грязи.

Ночной океан (Г. Лавкрафт, Р. Барлоу) {24}

(перевод Е. Мусихина)

В Эллстон-Бич я приехал не столько ради прелестей жаркого летнего солнца и океанского прибоя, сколько затем, чтобы дать отдых своему изрядно утомленному рассудку. Ни один человек в этом маленьком городке — типичном курортном поселении, жизнь которого являет собой весьма оживленную картину в летний сезон и почти полностью замирает в остальные месяцы года, — не был мне знаком, и это позволяло надеяться, что мой отдых не будет испорчен чьим-нибудь не в меру докучливым обществом; ибо все, что мне тогда было нужно, — это побыть наедине с собой и не видеть никого и ничего, кроме раскинувшегося перед моим временным жилищем песчаного пляжа и омывавших его океанских волн.

Незадолго до своего появления в Эллстон-Бич я завершил и представил на конкурс проект большой настенной росписи. Я приступил к нему почти год тому назад и все это время трудился как проклятый, не зная ни сна ни отдыха. Но едва лишь высохли заключительные мазки и были смыты краски с последней кисти, как мой измученный организм принялся настойчиво напоминать о том, что ему нужна хотя бы краткая передышка. Мне ничего не оставалось, как уступить его призывам и уехать из шумного города, чтобы обрести покой и уединение на песчаных пляжах Эллстон-Бич. Океан, солнце и песок благотворно подействовали на мое состояние, и уже по истечении первой недели пребывания в Эллстоне я начисто забыл о своем проекте, который еще совсем недавно представлялся мне самым важным делом на свете, — что ни говори, а ведь без малого год я был занят единственно тем, что мучительно ломал голову над сотнями комбинаций цветов и оттенков, впадая в отчаяние от мысли о полной своей неспособности воплотить в красках образы, рождаемые неукротимой фантазией, или, призвав на помощь все свое мастерство, предпринимал бесчисленные попытки обратить неясные тени дерзновенных замыслов в точные формы эскиза, из коего должна была родиться будущая композиция. И все же, несмотря на то что все эти мучительные раздумья, приступы отчаянья и опустошающие душу игры с туманными фантастическими образами, казалось бы, стали уже достоянием пусть недалекого, но все же прошлого, именно они и явились в конце концов первопричиной загадочной истории, что произошла со мною на этих пустынных берегах, — ибо мечты и искания, которые в той или иной мере живут в душе каждого из нас, для меня всегда были чем-то особым: я настолько сливался с ними всем своим существом, что в конце концов они вырастали в моем сознании в нечто гораздо большее, нежели обычная игра воображения. Кто станет отрицать, что подобная природа ума более всего способствует открытию неведомых доселе миров и измерений бытия?