Ужас в музее

Едва ли кто-нибудь мог точно определить, что именно делало этот экспонат столь жутким и отталкивающим. Иссохшее тело вызывало смутное и необъяснимое ощущение беспредельной вечности и абсолютной чужеродности, какое может возникнуть, если вам доведется с края чудовищной пропасти заглянуть в некую таинственную бездну; но прежде всего зрителям бросалось в глаза выражение безумного испуга на сморщившемся, полуприкрытом верхними конечностями лице с выступающей нижней челюстью. Это олицетворение бесконечного, нечеловеческого, космического ужаса не могло не внушить тех же чувств каждому посетителю музея, тем более что этому всемерно способствовала атмосфера таинственности и тревоги, окутывавшая все здание.

Среди довольно узкого круга постоянных посетителей этот реликт древнейшего, давно забытого мира вскоре приобрел недобрую славу, хотя уединенность положения и камерный характер деятельности музея отнюдь не способствовали взрыву того сенсационного интереса, какой породил, например, знаменитый «Кардифский гигант». [100]В минувшем столетии стихия вульгарной шумихи еще не захлестнула научные сферы в такой степени, как сейчас. В то же время ученые самого разного профиля настойчиво, хотя и безуспешно, пытались определить характер ужасного объекта. В их среде постоянно циркулировали разнообразные теории о сущности древних тихоокеанских цивилизаций, оставивших после себя зримые следы в виде каменных статуй острова Пасхи или мегалитических построек Понапе [101]и Нан-Мадола; научные журналы полнились рассуждениями о таинственном континенте, следы которого ныне обозначали лишь его бывшие горные вершины, известные нам как бесчисленные острова Меланезии и Полинезии. Разнобой в определении периода существования этой гипотетической цивилизации — как и континента — одновременно поражал и забавлял, а между тем в некоторых мифах Таити и других тихоокеанских регионов были обнаружены кое-какие детали, удивительным образом согласующиеся с данной теорией.

Тем временем все большее внимание ученых стал привлекать бережно хранимый в библиотеке музея цилиндр с загадочным свитком, исписанным непонятными иероглифами. Прямое отношение цилиндра к мумии вопросов не вызывало: все без исключения понимали, что разгадка таинственных надписей могла дать ключ и к тайне ужасной фигуры. Цилиндр достигал около четырех футов в длину и семь восьмых фута в диаметре и был изготовлен из необычного, переливающегося всеми цветами радуги металла, совершенно не поддающегося химическому анализу и не вступающего в реакцию ни с какими веществами. Он был плотно закупорен крышкой из того же металла и покрыт гравировкой декоративного — а может быть, и символического — характера: россыпью переплетенных между собой знаков, которые, казалось, относились к какой-то абсолютно чуждой, парадоксальной геометрической системе.

Не менее загадочным был и содержащийся в цилиндре свиток — аккуратно свернутая в трубочку тонкая, голубовато-белая, не поддающаяся никакому анализу пленка, накрученная вокруг тонкого стержня из уже упомянутого металла и в развернутом состоянии достигавшая в длину около двух футов. Крупные отчетливые иероглифы, идущие узкой полосой вдоль центральной части свитка и начертанные серым, также неизвестного свойства пигментом, не были похожи ни на один алфавит, известный современным лингвистам и палеографам. Письмена эти так и не были расшифрованы, хотя администрация музея и разослала их копии всем известным специалистам в данной области.

Правда, некоторые ученые, достаточно сведущие в литературе по оккультизму и магии, обнаружили смутное сходство отдельных иероглифов с символами первобытных людей, описанными в некоторых весьма древних и маловразумительных эзотерических трактатах, таких как «Книга Эйбона», восходящая, как считается, к легендарной Гиперборее [102], или же чудовищный, повсеместно запрещенный «Некрономикон» безумного араба Абдула Аль-Хазреда. Ни одна из этих параллелей, однако, не казалась бесспорной, и, ввиду преобладающего среди серьезных ученых пренебрежительного отношения к оккультизму, было решено отказаться от попыток распространить копии свитка среди знатоков мистики. Будь это сделано своевременно, ход дела мог бы оказаться совершенно иным — доведись любому из читателей жуткой книги фон Юнцта «Сокровенные культы» одним глазком взглянуть на эти знаки, он тут же установил бы явные аналогии. В то время, однако, экземпляры сочинения фон Юнцта встречались неимоверно редко — фактически были известны лишь первое дюссельдорфское (1839 г.) издание, перевод Брайдуэлла (1845 г.) и оскопленная репринтная публикация, предпринятая издательством «Голден гоблин пресс» в 1909 году. Собственно говоря, внимание ни одного из оккультистов или исследователей эзотерических преданий доисторических времен по-настоящему так и не было привлечено к загадочному свитку вплоть до недавнего взрыва сенсационного журналистского интереса, ускорившего трагическую развязку этой истории.

II