Ужасы льдов и мрака

Йозеф Мадзини думает, что давно вошел в это общество, однако ж оно знает, с кем имеет дело, – журналист не то писатель или вроде того, помешанный на истории Арктики. Маленького итальянца просто бы не заметили и сразу забыли, если б в последнее время он то и дело не появлялся в компании Фюранна, Флаэрти и Бойла, видели его и на шахтах; похоже, малыш жутко любознательный. Израэл Бойл водил его в штольни и разрешил доползти до самого пласта; говорят, такие субъекты иной раз готовы хоть на километр в гору зарыться, лишь бы написать потом, что там было темно и тесно, а, Бойл? Губернатор Турсен и тот приглашал этого малыша на рюмку водки, а теперь и на научный корабль его берут, чтоб он получше рассмотрел льды, а Хьетиль… эй, Хьетиль, ты, часом, не связал ему напульсники, ведь, не дай бог, отморозит себе чего, занимаясь писаниной. Будем здоровы! Н-да, мало ли таких, что шастают по маршрутам давних экспедиций, – обвешанные фотоаппаратами и понятия не имеющие о розе ветров.

Здорово, да? Теперь, когда любой рахитик-отпускник может запросто перелететь через этот вонючий полюс на «Боинге», ясное дело при костюме и галстуке, с бифштексом в пластиковой коробке на коленях, с «Кодаком», нацеленным в иллюминатор, – именно теперь все они снова чертовски заинтересовались психами, которые черт знает когда на трухлявых лодках, на санях и воздушных шарах, с сизыми обмороженными лицами рвались к полюсу, сущие шизики. По слухам, малыш-то еще и на фюранновских собаках задумал прокатиться; позарез ему приспичило в погонщика поиграть; не иначе как перепутал кобелей с пони. Да ладно, не наше это дело. Будем здоровы!

Под вечер пора на судно. Метель улеглась. Дождь тоже перестал. Только норд-ост по-прежнему задувает холодом, взбивает во фьорде пенные барашки. Насквозь ржавые грузовые гондолы заброшенной канатной дороги скрежещут на шквальном ветру; длинная вереница деревянных опор ведет наверх, к жерлам штолен. Тумана нет. «Крадл» выйдет в море еще до полуночи. Фюранн и Мадзини, готовые в путь, стоят у стойки бара; к поясу океанографа, где во время коротких совместных походов вдоль побережья Ледовитого океана и в глубь острова вечно болтался крупнокалиберный револьвер, теперь подвешен маленький кассетник; после первой порции пива Фюранн нацепил наушники и теперь временами пытается пропеть обрывки песни, слышной ему одному: never put me in a job… Mama Rose… well, never, never again…

В последние дни Фюранн почти не расставался со своим уокманом – как обычно, когда в лонгьирский магазин-супермаркет, где вправду можно было купить все, от полярного снаряжения до засахаренных фруктов, поступали новые записи. Целыми днями Фюранн мог наслаждаться одной мелодией – он заказывал преимущественно пьесы для саксофона, – снова и снова слушал запись, пробовал повторить пассажи на своем саксофоне, сняв наушники, восхищался оригиналом, а потом опять все бросал и неделями не играл и не пел. Mama Rose! Еще пивка, Эйрик; это уж точно последний бокал.