Ужасы льдов и мрака

В эти январские недели Вайпрехт организует школьные занятия; хотя никто до них не зимовал так близко к Северному полюсу и хотя эта грохочущая пустыня таит неотступную угрозу, каждому теперь должно выучиться грамоте, должно иметь возможность использовать корабельную библиотеку – четыре сотни томов, в том числе драмы Лессинга и Шекспира, «Потерянный рай» Джона Мильтона и желтеющие выпуски «Новой свободной прессы», – чтобы побороть бесконечность времени и тоску. Пусть у них будет поэзия – да-да, поэзия! – и мысли, выходящие за пределы бедствий настоящего. Вайпрехт и офицеры Брош и Орел обучают итальянцев и славян, Пайер – своих тирольцев. В шубах, с заиндевевшими бородами, сидят они в палубной рубке – одни выводят буквы, другие постигают основы физики и математики.

Когда в этом маленьком учебном классе надобно было проверить урок, ученикам приходилось задерживать дыхание, чтобы наставник, окутанный морозным облаком, мог разглядеть аспидную доску, а решая задачу на деление, они вдруг замирали и терли руки снегом, – так стоит ли удивляться, что школа наша популярностью не пользовалась?

Юлиус Пайер

Нередко посреди школьного урока звучит сигнал тревоги, и все бросаются к спасательным шлюпкам. А в конце концов мороз вновь так крепчает, что занятия превращаются в нерегулярную череду разрозненных лекций и практических упражнений. Это как же, говорит Клотц, медведям, что ли, будем читать Священное Писание? Плот строить из тетрадок? В последних числах января, когда утренняя заря светит уже все утро, белый медведь задрал ньюфаундленда по кличке Маточкин. Теперь пайеровской упряжке куда труднее тащить большие сани. Верит ли еще сухопутный начальник в научные экспедиции на собаках? Однако он упорно запрягает собак в постромки и иной раз так их лупит, что потом егерю Халлеру приходится их лечить. Вылазки Пайера опять становятся чаще – и яростнее. Если на Крайнем Севере еще есть ничейная земля, он погонит туда свою упряжку.

Не знаю, может быть, эпизодические стычки между все понимающим, серьезным исследователем Вайпрехтом и жаждущим открытий энтузиастом Пайером уже в первые месяцы 1873 года начали принимать драматические формы. Тогдашние дневники об этом молчат. Зато я знаю, что Карл Вайпрехт начальствовал во всем; он поистине был авторитетом – судьей, когда среди матросов вспыхивали ссоры и даже потасовки, утешителем и пророком, когда речь заходила о хрупкой надежде на возвращение, и последней инстанцией во всех вопросах. А сухопутный начальник Пайер так и оставался без суши, без земли. На следующий год, уже во время мучительного марша через льды назад, в обитаемый мир, Вайпрехт упомянет в своем дневнике размолвку, о которой журналы первой полярной ночи не сообщают ничего.

Пайер опять впадает в давнюю мелочную зависть. Он опять так переполнен яростью, что я в любую минуту ожидаю серьезной стычки. Из-за сущего пустяка – речь шла о мешке хлеба, который якобы перегрузил его шлюпку, – он прилюдно наговорил мне обидных колкостей, которые я никак не мог оставить без ответа. Я предупредил, что впредь ему должно остерегаться подобных выражений, иначе мне придется при всех поставить его на место. В результате последовал новый приступ ярости, он сказал, что прекрасно помнит, как год назад я угрожал ему револьвером, и заверил, что непременно меня опередит в таком случае, даже без обиняков объявил, что посягнет на мою жизнь, коль скоро поймет, что домой ему не вернуться.

Карл Вайпрехт