Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)

В свое время Джонатан разместил немногие любимые картины под яркими лампами. Среди оригиналов — рисунок тушью, выполненный Пикассо, и одна из самых популярных работ Франца фон Штука конца прошлого века, сейчас почти забытая, под названием «Грех». На картине была изображена пышнотелая женщина в объятиях гигантского зловещего змея. (Фрейд счел бы это полотно удачной иллюстрацией к собственной теории.) Как и алюминиевая скульптура Брукнера, спрятанная в нише, эта картина была для Джонатана больше чем произведение искусства. Когда знатоки говорили о культурной ценности вещи, он думал о ее стоимости, поскольку давно смирился с отсутствием у себя художественного вкуса. Издание «Моби Дика», которое он прижимал к груди, в семьдесят девятом году обошлось ему в тысячу долларов. Это было не просто чудо переплетного дела, а книга ценой в тысячу долларов; вложение денег гораздо более надежное, чем аморальные формы взаимоотношений между людьми, из-за которых Джонатан последний год жил совершенно один в доме с четырнадцатью комнатами.

Любой профессиональный психиатр мог бы, указывая своей трубкой на излишне роскошный кабинет, проквакать:

«Суррогат!» И был бы прав. Но Джонатан наслаждался чувством единоличного обладания, которое испытывал, с топотом расхаживая по пустому дому после ухода прислуги. Он прекрасно знал, какими шутками обменивались коллеги, обсуждая его новуюжизнь, и старался не думать о них. Обычные завистники! Развод с Дженис остался в прошлом, теперь он свободен.

«Когда Хэскелл Хаммер видел меня в последний раз, я намеревался стать успешным психиатром…» Держа в одной руке книгу ценой в тысячу долларов, а в другой — бокал с «Гран Марнье», Джонатан не отрываясь смотрел на заплаканные дождем стекла. «Будешь лечить больных на голову деточек кинозвезд, — дразнил он меня и толкал локтем в бок. — Ха-ха! Я-то как раз стал тем, кем хотел стать».

…Приятная мелодия дверного звонка после нескольких повторов начала раздражать. Прислуга закончила свою работу и ушла еще днем. В конце концов Джонатану пришлось спуститься и открыть самому. Он уже приготовился гнать прочь свихнувшихся «свидетелей Иеговы» или ходивших по домам сайентологов. Но вместо них обнаружил на пороге своего старого приятеля — Хэскелла Хаммера, прислонившегося к сверкающей кнопке звонка. Он выглядел так, словно автобус по ошибке завез его в ад и, чтобы вернуться в Голливуд, ему пришлось тащиться через мили серных полей.

Приветственные слова Хэскелла показались Джонатану удручающе мелодраматичными: «Это единственное место, куда я мог пойти… Ты один способен меня понять… Они отрезали мне все пути к отступлению… и идутза мной…»

После нескольких секунд искреннего шока к Джонатану вернулось обычное профессиональное спокойствие. Все личное — эмоции, реакционные аспекты души — отступило за бастион его «персоны». [35]Эго подавляет подсознание, в диплом завернут камень.

Хэскелл чуть не рухнул ему на руки без чувств. За этим, как в плохом фильме, последовал бодрящий глоток крепкого алкоголя и внезапное появление блеска в глазах Хэскелла, означавшее возвращение в реальный мир. Разумеется, у него есть история. И он расскажет ее, когда выйдет из ванной в гостевой комнате, где уже полчаса принимает душ.

Далеко на юге молнии били в Сенчури-Сити. [36]Земля вновь задрожала, и капли дождя заструились по стеклам в направлении с запада на восток. Джонатан рассматривал свое отражение, словно портрет: профессионал в спокойной обстановке, разумный эрудированный человек с книгой в кожаном переплете в одной руке и шарообразным бокалом с безумно дорогим напитком счастья — в другой.

Весь день небо пугало зловещим оттенком старой газетной бумаги. Теперь оно стало плотным и темным, как свинцовые переплеты окон дома…

Джонатан налил в бокал еще немного ликера и вернул бесценный том «Моби Дика», выпущенный «Арион Пресс», на отведенное ему место на дубовой полке. Мелвилл был тем устрашающим классиком, произведения которого не станет листать на досуге богатый светский человек. В средних школах Мелвилла, беднягу, не любили. Джонатан брал книгу в руки, лишь когда хотел пощупать свою тысячу баксов. Все остальное время она пылилась на полке.

Трезубец молнии вновь осветил небо, на этот раз совсем близко. В стекле Джонатан увидел отражение человека, застывшего у него за спиной. Зачесанные назад влажные темные волосы Хэскелла блестели, от него исходил свежий запах мыла.

Джонатан плеснул в чистый бокал немного ликера.

— Можно задернуть шторы?

Барьер был сломан, молчание нарушено. Прекрасно! Джонатан знал, что с дороги окна не видны, но возражать не стал. Он потянул за тонкую бечевку, и бордовые шторы с величественным шелестом сомкнулись. Казалось, кабинет уменьшился в размерах и теперь напоминал тюремную камеру. Предстоял приватный разговор.