Уже и больные замуж повыходили

– Я ни к чему ее не принуждал! Все было по согласию!

– Послушай, парень, – Петрович еще раз тряхнул его, вцепившись в куртку. – У меня горе, понимаешь?! Я – отец, и я свою дочь от позора обязан защищать. Ты все понял?

Эту неделю он прожил в мучительной борьбе с самим собой. Как быть? Пуститься в бега? Он не мог бросить Танюшку, значит, ехать надо было вдвоем, в Павлодар, к матери (больше некуда), чтобы там его все равно с позором взяли и посадили. И чтобы потом, на «зоне» – уже настоящей, а не здешней, над ним, насильником, глумились и издевались – как именно, он даже не хотел представлять, не давал воли своему воображению.

Собрать сто пятьдесят тысяч он не мог, даже если бы он продал одну почку. Да и не такое это простое и быстрое дело. Убить кого-нибудь ради денег? Это значит сесть уже по двум статьям, а может, и получить «вышку». Никаких других вариантов он не видел.Кати на поселке не было – уехала на весенние каникулы к тетке. Он осторожно, между делом, навел справки у ребят – девчонка не отличалась строгостью нравов. Но он, в общем, ее и не винил. Ее он ненавидел. Как ненавидел всю ту жизнь, которую он вел прежде и которая загнала его в угол. Он бы, пожалуй, смог бы убить ее сейчас, так он ее ненавидел. И только мысль о Танюшке его сдерживала от мести – как она будет потом жить, с чувством, что ее брат – убийца?!

И он думал, думал и видел только один достойный выход. Он всем развяжет руки – матери легче будет растить сестру. Сестре не надо будет думать о передачках. Сам он избежит позора тюрьмы. И ему казалось, что, после того как петля стянет ему шею, когда перестанет биться сердце, когда одеревенеет тело, у него все равно будет живая душа, и он их всех увидит, всех, кто его презирал, а теперь будут уважать, сочувствуя Танюшке на кладбище. Он всех их увидит и поймет им истинную цену. Так он грезил, уже решившись. Может быть, это было заблуждением, его очередным заблуждением, но так ему было легче жить сейчас, в эти последние часы и минуты, жить, ни о чем не жалея, жить, уже прощаясь с этой постылой и ненавистной жизнью и даже немного сочувствуя тем, кто останется здесь после него...

Хоронили его в хмурый апрельский день; на «зоне» нет своего кладбища, и усопших возили за десять километров в село Красное. Гроб доставили на открытой машине, маслозавод выделил автобус для тех, кто провожал покойника в последний путь. Селяне без шапок угрюмо встречали процессию. У ближнего к кладбищу двора на бревнах сидели притихшие ребятишки; вышла за ворота бабушка в фуфайке, в белых носках, в глубоких калошах. Рядом раздумчиво стоял крепкий кот – хвост трубой.

Земля из могилы была рыжей и рассыпчатой. Народу набралось много, и действительно, все теперь находили в покойном только хорошее.

– Парень-то рабочий был, – вытирала слезы Ростопчиха, – уважительный такой, всегда здоровается, бывало.

– А я его чесь не помню, – признавалась ее соседка.

– Был бы дурак или хулиган, так сразу бы вспомнила, – здраво рассуждала Ростопчиха, – вишь, сестренка-то как убивается! Как бы с ней плохо не сталось...

И потом, когда намеренно грубо мужики с маслозавода оттягивали Таню от гроба, когда они, волнуясь и промахиваясь, прибивали большими гвоздями черную крышку, поселковые бабушки, постоянные посетительницы всех похорон, толковали между собой:

– Осталась девка одна...

– Да...

– Пропадеть...

– А мать с Казахстана не приехала, не успела. То-то горе! Повис из-за этой курвы!

– Сказали: садись в тюрьму, а там, на ней небось бывали-перебывали! Вон, к одному поехала жена в лагерь на побывку и заразила его сифилисом. Такого раньше не было!

– Батюшка отказывался хоронить...

– Ничего, денег сунули, так и подобрел!

Копачи, среди которых был и Колька Баландин, курили поодаль от ямы.– Был парень и нету, – рассуждал мужик в аккуратной, под армейский пояс, фуфайке.

– Сестра из петли еще теплого вынула, – авторитетно рассказывал Колька. – Перепужалась – страсть!..

Разумеется, все собравшиеся были в курсе причин Серегиной смерти.

– Че он с ней связался? – недоумевал пожилой мужик из Красного. – Других девок, что ли, не было? Тем более папашка у нее мафиозный, у него все друзья с рэкета.

– Че связался?! Да они сами вешаются! – возмутился Колька.

– Надо было отбиваться! – досадливо крякнул пожилой и, отвернувшись, незаметно смахнул слезинку...

...Через год появился на могиле дорогой памятник. Танюшка уехала к матери в Павлодар, и ходят слухи, что памятник поставили по заказу Петровича.

На сером граните Сережа даже красивей, чем был в жизни, – ясный лоб, густые вьющиеся волосы, зачесанные наверх, чувственные губы, чуть раскрытые в виноватой улыбке, широко поставленные большие глаза.

Ему – лежать. Нам – жить...

Девочки, мальчики...