Уже и больные замуж повыходили

– Что делать? – горько шипела мне Анохина. – Ну, рожу я его, а жить где? Представляешь, в мои годы явиться к матери со свертком?! Ну, это ладно. А жить на что? На ее пенсию? Нищету плодить?

– Аборт – это детоубийство, – нерешительно высказала я где-то прочитанную фразу. Мысль моя неожиданно скакнула:

– А что в Югославии делается...

– Да подожди ты с политикой! – взвизгнула Ленка. – Я тебя спрашиваю: ты пойдешь завтра со мной в клинику?

– Завтра надо, да? – Я пыталась оттянуть неприятную миссию.

– Надо было вчера, – жестко сказала Анохина. – Неделю уж не сплю и не ем. Это Бог меня за блуд наказал!

– Бог ребенком не наказывает, а награждает, – назидательно заметила я.

– Издевайся, бей лежачего... Так я тебя жду завтра в девять, – прощально прошипела Анохина и повесила трубку.

Хорошо, что моя работа не требует ежедневного присутствия – в нашей проектной конторе явка два раза в неделю: вторник и пятница. Времени, когда фирма была НИИ и делала чертежи для серьезных объектов – горно-обогатительных комбинатов, например, я не застала. Зато сейчас мы набили руку на частных заказах – проектируем коттеджи, магазины и даже нестандартные ларьки.

На следующее утро мы с Анохиной двинулись в скорбный путь. Все происходящее казалось мне дурацкой, придуманной игрой; во мне включилась самозащита – толстокожесть, и, сколько я ни пыталась войти в трагизм ситуации, мне это не удавалось.

– Отец ребенка в курсе? – спросила я на всякий случай.

Ленка посмотрела на меня уничижительно, как на вредное насекомое.

– Понятно...

Мы надолго замолчали. Ехали в метро, привычным путем. Я подумала, что все повторяется – каких-то десять лет назад я оказалась в таком же положении. Неужели это было со мной? Но куда же делась я та, прежняя? Мы даже на фотографиях разные. И дело тут не в том, что я постарела, изменилась. Разные женщины – тогда и десять лет спустя. Старая жизнь отслоилась, отошла. Словно я змеиную шкуру сбросила. Зато у меня есть Артем. И я знаю: мне невозможно ни от чего отказаться в прошлом – иначе наша встреча с Костей не состоялась бы. Как странно: не было бы Артема – и мы бы с Костей разминулись. Непростой узор – вроде восточного ковра – линии длятся, множатся, орнамент без конца и без начала – и что-то вырисовывается в судьбе, издали кажущееся очень определенным, красивым. А вблизи – кропотливый нитяной труд... И вот мы едем... Неужели есть такая работа: убивать детей? Работа – убивать? Неужели я смогла бы полюбить Костю, если бы знала, что он убивает детей?! Или взрослых? И мой Костя, такой нежный, мог бы убить?! Хотя я за него могла бы убить кого угодно. И даже сама – умереть. Но неужели есть женщины, которые любят этих страшных врачей?! Не просто имеют с ними известные отношения, это понятно, а любят – возвышенно, светло. Любовь ведь ни с чем не перепутаешь. Допустим, вырастает цветок. Но в пустыне ему не распуститься, а на льдине не взойти. Любовь – ступенька, до которой не каждый человек допускается. И если я на ней оказалась, то не благодаря личным заслугам, конечно. Глупо так думать. Но все равно, неужели, убивая детей, не раскаявшись, можно любить?! Что-то не то, не то. Муторно мне стало, страшно.

– Знаешь, – сказала я Ленке, – давай вернемся! Ну будет одним ребенком больше – неужели от этого кому-то станет хуже?! Пусть Артем с ним нянчится. Эгоистом ведь растет – яблоко ел, попросила у него, так он зажидился, вот такусенькую дольку дал! Матери родной! Представляешь?! Что ты, в самом деле?! Стране нужны воины и домохозяйки. У меня бабушка – тетя отца – в Гражданскую войну осталась с шестью маленькими детьми. Представь, шесть детей! Мужа ее, белого офицера, красные зарубили. И она всех подняла, выучила. В Гражданскую войну, в голод. А ты в мирное время что делаешь?! Ну будет твой парень беднее одет, будет вместо «Пепси» молоко пить, вместо шоколадок кашами питаться. Неужто в этом счастье? Потом, матушка твоя, ну поворчит, поругается, но не проклянет же! У нее хоть забота будет на старости лет! Что ей, думаешь, лучше твой сухостой наблюдать?!

Мы вышли на улицу. Анохина молчала, болезненно морщилась. Полезла в сумку за сигаретами. Повертела пачку в руках, сунула обратно.

– Ладно, сегодня не пойдем. В конце концов, днем раньше – днем позже, это ничего не решает.

С тяжелым чувством, не разговаривая, мы разъехались по домам.

Артема я схватила за рукав, когда он устремленно, не замечая меня, выскочил из подъезда.

– Куда? Ты поел?

– Да, да, – заторопился он.

– Врешь ведь, – укорила я его.

– Ну, мам, потом!

– Нет уж, – применила я силу родительского авторитета, – пошли домой. Нечего желудок портить!

– Ты «Бородино» выучил? – напомнила я ему за обедом. – Завтра в школу.

Артем промолчал.

Стыдно мне стало. Неизвестно ведь, от чего желудок больше портится: от того, что питаешься как попало, или от того, что тебе настроение портят во время обеда.

– Артем! – Он поднял на меня тоскливые глаза. – Артем, я тебя люблю. Очень, очень! – я мысленно просила у него прощения. – Тебе тяжело со мной?