Ужин

Я колебался сперва между Римом и Барселоной, с их пальмами и кафешками, но в конце концов остановил свой выбор на Берлине, прежде всего потому, что никогда там не был. Поначалу я испытывал приятное возбуждение от предстоящей поездки. В компактный чемодан я упаковал минимум вещей. Возбуждение длилось вплоть до вокзала, где поезд в Берлин уже ждал отправления. Поначалу все шло как по маслу. Я без сожаления провожал глазами блочные дома и промышленные зоны. Мелькали пейзажи с коровами, каналами, высоковольтными мачтами, но мой взгляд был по-прежнему устремлен вперед. Затем возбуждение сменилось чем-то иным. Я подумал о Клэр и Мишеле. О расстоянии, нас разделяющем. Я представлял себе Мишела на детском велосипедном сиденье, Клэр — перед входом в детский сад, ее руку с ключом от нашей двери.

К тому времени, как поезд въехал на немецкую территорию, я уже несколько раз сходил в вагон-ресторан за свежим пивом. Пути назад не было.

Как раз в этот момент я увидел дома и садики. Повсюду живут люди, подумал я. Их так много, что они заселяют каждый свободный клочок земли, обустраивая свое жилье даже у железной дороги.

Из гостиничного номера я позвонил Клэр, стараясь говорить непринужденно.

— Что случилось? — сразу спросила Клэр. — С тобой все в порядке?

— Как дела у Мишела?

— Хорошо. Он слепил из пластилина слоника. Вот, послушай, он сам тебе расскажет. Мишел, тебя папа к телефону…

Нет, хотел сказать я. Не надо.

— Папа…

— Привет, малыш. Мама говорит, ты слепил слоника?

— Папа?

Я должен был подобрать какие-то слова. Но не мог.

— Папа, ты простудился?

В последующие дни я силился изображать из себя заинтересованного туриста. Я прогуливался возле развалин Берлинской стены, обедал в ресторанах, где, согласно путеводителю, питаются простые берлинцы. Хуже всего было вечерами. Я стоял перед окном своего номера и смотрел на уличное движение, на тысячи огней, на спешащих неведомо куда людей.

У меня было две возможности: продолжать стоять у окна или оказаться в людской толпе. Я мог бы притвориться, что тоже куда-то спешу.

— Тебе понравилось? — спросила Клэр, когда неделю спустя я снова прижал ее к себе. Сильнее, чем собирался. Но все равно недостаточно сильно.

Через несколько дней навязчивые мысли стали одолевать меня и в школе. Поначалу я еще мог внушать себе, что это как-то связано с моим отъездом.

Но со мной явно творилось что-то неладное.

— Можно задаться вопросом, сколько людей сейчас населяло бы нашу планету, не случись Вторая мировая война, — сказал я, выписывая на доске число 55 000 000. — Если бы все просто продолжали заниматься любовью. Подсчитайте-ка к следующему уроку.

Я знал, что приковал к себе множество взглядов; возможно даже, что на меня уставился весь класс. Я усмехнулся. И посмотрел в окно. Вентиляция школьного здания регулировалась централизованно. Окна не открывались.

— Пойду подышу свежим воздухом, — объявил я и вышел из класса.

30

Не знаю, кто первым нажаловался директору школы — ученики или родители. Как бы то ни было, в один прекрасный день меня вызвали на ковер.

Директор, человек старой закалки, представлял собой редкий по сегодняшним меркам экземпляр: голова с косым пробором, венчающая коричневый костюм в елочку.

— До меня дошли жалобы по поводу содержания уроков истории, — сказал он, предложив мне сесть на единственный стул напротив его письменного стола.

— От кого?

Директор окинул меня взглядом. Над его головой висела карта Нидерландов, разделенных на двенадцать провинций.

— В данный момент это не столь важно, — сказал он. — Речь идет о…

— Это важно. Жалобы поступили от родителей или от самих учеников? Детей обычно мало что волнует, а вот родители любят капать на мозги начальству.

— Паул, речь идет о том, что вы сказали о жертвах Второй мировой войны. Поправьте меня, если я неправильно выразился.

Я откинулся на спинку стула, во всяком случае попробовал откинуться: то был жесткий стул с прямой спинкой, не приглашающий к вольным позам.

— Вы довольно пренебрежительно отозвались об этих жертвах, — продолжал директор. — Вы намекнули даже, что они сами во всем виноваты.

Директор взглянул на листок бумаги у него под носом.

— Здесь написано… — начал он, но прервался, покачал головой, снял очки и сжал двумя пальцами переносицу. — Поймите, Паул, жалуются и в самом деле родители. Родители всегда жалуются. Уж я-то знаю! Как правило, дело и яйца выеденного не стоит. Обязательно ли посещать уроки физкультуры во время месячных? Продаются ли в буфете яблоки? И тому подобные пустяки. Речь редко заходит о содержании уроков как таковых. А вот сейчас зашла. И это подрывает авторитет нашей школы. Для всех нас было бы лучше, если бы вы просто придерживались школьной программы.

Я вдруг почувствовал легкое покалывание в шее.

— А в чем, собственно, я отклонился от школьной программы? — спросил я спокойно.

— Здесь написано… — Директор снова зашелестел листком. — Почему бы вам самому мне не рассказать? Паул, как именно вы выразились на уроке?