Ужин

Она слушала, кивала, несколько раз сказала «да», «нет» и со словами «Пока, солнышко» нажала «отбой».

То ли по ее несияющему лицу, то ли из-за того, что она и словом не обмолвилась о нашей с сыном встрече в саду ресторана, я сразу догадался, что перед нами был разыгран спектакль.

Но для кого предназначался этот спектакль? Для меня? Вряд ли. Для Бабетты? Но с какой целью? Клэр дважды спрашивала о времени, словно хотела заставить Бабетту запомнить этот момент.

Папа ничего не знает.

А папа вдруг взял да узнал.

— Эспрессо для… — Это была одна из официанток, одетых в черное. В руке она держала серебряный поднос с двумя чашечками эспрессо и двумя крошечными рюмочками граппы.

Пока она расставляла перед нами чашечки и рюмочки, моя жена выпятила губы, как для поцелуя.

Посмотрев на меня, она чмокнула воздух.

Дижестив

40

Не так давно Мишел написал сочинение по истории на тему смертной казни. Поводом к работе послужил документальный фильм про убийц, которые, отсидев положенный срок, возвращаются в общество и тут же совершают новое убийство. Свое мнение в фильме высказывали сторонники и противники смертной казни. Один американский психиатр утверждал, что некоторых людей вообще нельзя выпускать на свободу. «Нам следует принять тот факт, что среди нас есть настоящие чудовища, — сказал психиатр, — которым ни при каких условиях нельзя смягчать меру наказания».

Спустя несколько дней первые наброски сочинения Мишела лежали на столе. На обложку своей работы он поместил скачанную из Интернета фотографию кресла, на котором приговоренным к высшей мере наказания в некоторых американских штатах делают смертельную инъекцию.

— Если я чем-то могу тебе помочь… — бросил я, и через какое-то время он показал мне первый черновой вариант.

— Скажи, можно такое сдавать? — спросил Мишел.

— Почему нет?

— Не знаю. Иногда я думаю о таких вещах… я не уверен, что так вообще можно думать.

Черновик произвел на меня впечатление. Пятнадцатилетний Мишел смотрел свежим взглядом на различные аспекты преступлений и связанных с ними наказаний. Ряд моральных дилемм он продумал досконально. Я понял, почему он в принципе сомневался в допустимости некоторых своих мыслей.

— Очень хорошо, — сказал я, возвращая ему работу. — Я бы на твоем месте не волновался. Ты имеешь право на собственную точку зрения. Не следует уже сейчас жать на тормоза. Ты предельно ясно излагаешь свои соображения. Придраться не к чему.

С того дня он давал мне читать все последующие версии. Мы обменивались мнениями о нравственном выборе. О том периоде я сохранил наилучшие воспоминания.

Меньше чем через неделю после того, как Мишел сдал свою работу, меня вызвали к директору школы. Мне позвонили и пригласили прийти побеседовать о моем сыне, назначив день и час. По телефону я расспросил о подробностях предстоящей встречи, хотя, конечно, подозревал, что речь пойдет о сочинении Мишела, но директор не стал распространяться о причине вызова. «Я бы хотел кое-что с вами обсудить, однако это не телефонный разговор», — сказал он.

В назначенный день я нарисовался в директорской приемной. Директор пригласил меня сесть напротив него за письменный стол.

— Я бы хотел поговорить с вами о Мишеле, — начал он без обиняков.

Я подавил искушение ответить: «Ну о ком же еще!» — закинул ногу на ногу и принял позу внимательного слушателя.

На стене над его головой висел большущий плакат какой-то международной организации помощи, то ли Оксфордского общества помощи голодающим, то ли ЮНИСЕФ; на нем — сухой, потрескавшийся клочок земли, явно неплодородной, а в нижнем левом углу ребенок в лохмотьях протягивает воображаемому зрителю тощую ручонку.

Плакат заставил меня держать ухо востро. Директор наверняка противник глобального потепления и несправедливости в целом. Возможно, он не ест мяса млекопитающих и не любит американцев, во всяком случае Буша. Последнее обстоятельство дает право больше вообще ни о чем не заботиться. Если ты против Буша, значит, с тобой все в порядке и ты волен вести себя с окружающими как тебе заблагорассудится.

— До сих пор мы были весьма довольны Мишелом, — сказал директор.

В кабинете неприятно пахло — не потом, скорее мусором, точнее, пищевыми отходами, которые выбрасывают в «зеленый» контейнер. Я не мог отделаться от ощущения, что запах исходит от самого директора; может, он не пользуется дезодорантом, оберегая озоновый слой, или, может, жена стирает его одежду порошком, щадящим окружающую среду; как известно, белое белье от этого со временем становится серым — во всяком случае, белизну оно теряет навсегда.

— Однако недавно он написал сочинение по истории, которое нас немного обеспокоило, — продолжил директор. — Учитель истории, господин Халсема, обратил внимание на эту работу и попросил меня разобраться.

— О смертной казни, — уточнил я, чтобы разом прекратить это хождение вокруг да около.

Директор поднял на меня свои серые, лишенные всяческого выражения глаза — скучающий взгляд человека заурядных умственных способностей, полагающего, что он в этом мире уже все познал.