Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов

— Судите сами. Ни одного свободного уже не осталось. С утра звонят и присылают заказать столик. С двух часов мы уже начали отказывать — мест не осталось.

— Что же, стоять придется? — спросил я.

— Зачем стоять? — спокойно улыбнулся этот внебрачный сын кардинала Ришелье. — Для вас я специально оставил столик. Сидеть будете с лицами, вас интересующими. А? Каково?

Я аж крякнул:

— Добро! Уж услужили, Илья Сергеевич! Чем отдариваться буду?

Веретенников покачал головой:

— Какие между нами могут быть счеты, господин Гиляровский? Вон там, видите, чуть сбоку у окна? Оттуда самый лучший вид.

— Странно, — сказал я. — Отчего это вдруг хор старухи Кобылиной стал пользоваться такой популярностью? Я полгода назад слушал их по случаю в «Славянском базаре». И не помню никакого ажиотажа.

— Так полгода назад у них не было главной звезды!

— Звезды?

В голове моей вдруг будто прозвенел колокольчик:

— Это не Глафира ли Козорезова, случайно?

Веретенников кивнул, но тут же извинился, быстро пожал мне руку и поспешил к лестнице — навстречу тяжело поднимавшемуся старику с седой бородой. Это был один из старейших членов клуба, один из братьев-скопцов, живших напротив и выложивших гранитную дорожку от подъезда своего дома прямо до клубных дверей.

Я приметил стол, за который должен был сесть, и пошел в библиотеку, посмотреть вечерние газеты. Но скоро бросил это занятие, потому что вдруг понял, что не могу читать. Не давало покоя какое-то внутреннее волнение. Я поймал себя на мысли, что думаю о Глаше Козорезовой. Какова же эта женщина, что сделала выступления хора старухи Кобылиной настолько популярными? Какова она, если из-за нее даже случаются семейные трагедии вроде давешней?

Женский хор мадам Кобылиной (или как его прозвали наши остряки — «кобылки») был одним из самых обычных коллективов, выступавших по ресторанам с русским репертуаром, наравне с другими хорами — венгерскими, цыганскими и такими же русскими. Правда, хором его было трудно назвать — Софья Алексеевна Кобылина, вдова полковника от кавалерии, собрала с десяток девиц и составила репертуар — от жалобных народных песен до частушек, которые иногда были на грани приличия, вызывая восторг публики. Мужчин в хор не приглашали. Считалось, что основным занятием хористок было вовсе не пение, а поиск богатых покровителей. Причем поиск настолько усердный, что мало кто мог пожаловаться на отсутствие внимания со стороны «кобылок». Но и тут существовали неписаные правила: нельзя было сразу после выступления умчать хористку на тройке лихача — это считалось верхом неприличия. Сначала надо было ехать в «Яр», угостить даму, а уж потом, как поется, «знает только ночь глубокая, как поладили они». Поначалу появление такого хора вызвало скандал, но потом новинку оценили. Однако все приедается — состав «кобылок» менялся редко, скоро пресытились и ими, ища расположения менее доступных дам — танцовщиц Большого или цыганок — особенно двух знаменитых хоров — Соколовского из того же «Яра» или цыган Тестова, для которых Иван Яковлевич неподалеку от Москвы даже выстроил особую деревню. А поскольку цыган называли «тестовскими», то и деревня тоже скоро получила название «Тестовская». Там же Иван Яковлевич, кстати, устроил и свое хозяйство, дававшее лучшим ресторанам Первопрестольной знаменитых поросят с нежнейшим мясом, поскольку выращивались они в тесных ящиках, откармливались хорошо и в силу ограниченности движений не теряли нежного сала.

И все же, вернулся я к предмету своих размышлений, какова она, эта Глафира Козорезова? Она представлялась мне почему-то в виде тех барышень, фотографии которых публиковали модные журналы, — миниатюрные, с тонкой талией и пышным бюстом. С высокими сложными прическами из белокурых локонов. Их маленькие ручки усыпаны колечками и перстнями, а глазки с длинными ресницами очаровательно глядят с нежностью.

Вдруг откуда-то издалека послышались шум и аплодисменты. Наверное, приехали «кобылки», подумал я, встал, одернул фрак и вышел из библиотеки. Но когда я добрался до главного зала, то увидел только множество людей, рассаживающихся за столики. Похоже, хористки уже прошли и скрылись в грим-уборных. За моим столиком было еще пусто, я прошел к нему и сел, заказав у официанта только пару пирожных и чай. Зал быстро наполнялся, звучали голоса, гости подзывали официантов, а те быстро метались от столика к столику, расставляя заказанные бутылки. Эконом клуба Веретенников занял место у дверей. Высоко задрав подбородок, он наблюдал за этим, казалось бы, хаосом, который тем не менее становился все более упорядоченным.

— Вы позволите? — спросил подошедший сутулый господин во фраке с белой хризантемой в петлице. Он был коротко стрижен. Его лицо производило странное впечатление, наверное, из-за слишком близко посаженных глаз и искривленного насмешкой рта.

— Пожалуйста, — кивнул я.

Он сел, вынул из жилетного кармана пенсне в золотой оправе и надел его на нос.