Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов

— Рассказывал, — твердо сказал я. — Когда мы с ним в первый раз встретились, Павел Иванович с увлечением говорил про свойства алкалоидов. А вы с ним общаетесь уже давно. Не может быть, чтобы он вам не рассказывал, особенно в подпитии. Вы это вспомнили, а потому, подготавливая спектакль во время «секретного ужина», попросили крепкого чаю. Когда погасили свет, вы выпили вино, а в остатки бросили отраву, чтобы потом эксперт нашел ее там.

— Нет! — горячо сказал Патрикеев. — Это был Горн! Это он в темноте отравил мое вино! Или Чепурнин! Думаю, они столкнулись с Горном. Из-за Глашеньки. Егор сидел рядом со мной, помните? Они попытались меня отравить, но у них ничего не получилось. Потому Паша и решил потом, на поминках, отравить не только меня, но и Егора — тот все знал. Но он не предполагал, что Паша и его захочет убрать как свидетеля. Я именно об этом вам и хотел рассказать, Гиляровский! И главное! Сами посудите — зачем мне надо было убивать кого-то? Ведь Глаша и так была моей. А они — из ревности.

— У меня есть досье на вас, — сказал я. — Матвей Петрович, ведь дело-то не в Глаше, верно? Вы — банкрот. Ваши две спичечные фабрики находятся в залоге у Чепурнина. Денег у вас нет, и достать вам их неоткуда. И он дал вам деньги под фабрики, не зная, что вы его обманули, заложив эти же фабрики в Туле и Липецке еще трем коммерсантам. Через три дня придет время платить по векселям, и тогда это мошенничество вскроется. Вас ожидала тюрьма, Матвей Петрович, не так ли?

Патрикеев осел на своем стуле?

— Откуда у вас эти сведения?

— Из верного источника.

— Это отношения к делу не имеет, — помотал головой Патрикеев. Он машинально взял со стола флакон с мятной настойкой и снова начал крутить его в пальцах.

— А я думаю, что имеет. Хотя, конечно, ваши отношения с Глафирой, а также ревность со стороны Горна и Чепурнина… и Столярова, кстати, — все это переплелось с той историей, с заложенными фабриками. Но я уверен, что главный мотив — вовсе не ревность или любовь. Вам просто не хотелось в тюрьму. Ведь Столяров тоже дал вам залог за фабрики. И потому умер первым. Вы убивали кредиторов, Матвей Петрович. Только и всего.

— Чушь! — сказал Патрикеев глухо.

— Думаю, сбежать вы решили, боясь, что Горн расскажет полиции вовсе не то, что там хотели бы услышать. Вскрылось много интересных подробностей, Матвей Петрович. Много. Например, как вы приучили Глашу к наркотикам.

— Я? — вскинулся Патрикеев.

— Да, вы. Ведь это вы покупали у Горна морфин для госпожи Козорезовой? Он написал об этом в своем дневнике.

— Каком дневнике?

— Обычном. Он вел дневник, — сказал я, не упоминая, что имя покупателя морфина Горн так и не указал.

— Вот идиот! — произнес Патрикеев. — Только вы, Владимир Алексеевич, и тут напрасно меня обвиняете. Я и тут не виновен. Я — человек грешный, человек страстей. Но не настолько я чудовищен, каким вы меня изображаете. Я надеялся, что со смертью Глашеньки ее ужасная история уйдет с ней в могилу, а вы…

Он встал и подошел к окну, как будто желая увеличить расстояние между нами. Теперь в его голосе звучала только страшная, глубокая обида.

— А вы — как те журналисты, что накинулись на нее после смерти. Чем вы отличаетесь? Король репортеров? Нет, король трупоедов! Только ваши коллеги грызут помаленьку, поверхностно, откусывая с краешку, а вот вы… Вы стараетесь пробраться поглубже, к самым сладким кусочкам!

— Ерунда! — грохнул я кулаком по столу. — Кто бы говорил! Вы — убийца, Патрикеев! Вы отравили Столярова! Вы убили Мишеля — когда он собрался рассказать мне про вас! Вы отравили Чепурнина! Вы хотели отравить Горна! И хотели отравить меня, потому что не могли не чувствовать, что я вас выведу на чистую воду! И теперь вы стоите передо мной и укоряете в трупоедстве! Да если бы не мое трупоедство, вы бы сейчас погрузились в пролетку, поехали бы на вокзал и — поминай как звали! И не в Тулу, где вас можно найти, а куда-нибудь подальше, пересидеть, пока эта история не забудется. И денежки, которые вы получили за свои фабрики, наверное, помогут провести несколько лет за границей, ни в чем себе не отказывая.

Патрикеев снова сел на стул и приблизился совсем близко ко мне.

— Я не приучал ее к наркотикам! — сказал он. — Это сделал Фомичев. Когда понял, что Глаша собирается от него уйти. Не знаю как, но она поддалась. Хотя все равно потом избавилась от этого старого мерзавца. Но, увы, ненадолго. Потом снова взяла к себе из жалости. Боже! Какие странные создания — женщины! Как мы страдаем из-за их красоты и глупости! Да, Гиляровский, я покупал наркотик у Горна. Но только для того, чтобы облегчить ее страдания. Она хотела бросить, но не могла. Держалась, сколько умела, а потом начинались страшные мучения, и… она умоляла меня…

— Вероятно, вы действительно сильно любили Глафиру, — сказал я. — Но…