И г о р ь. Если заведено и положено род продолжать, то почему не взять в придачу прописку, машину, дачу? Как же меня шпыняли! И даже лучший друг!
М а к с и м. А ты предложи.
И г о р ь. Может, какой дефицит? Летающую тарелочку?.. Я, кстати, недавно видел одну. Выхожу на балкон. Гляжу — в небе тарелочка. Такая круглая. Белая. Постоял еще — к ней вилочка подлетает. А потом ножичек…
М а к с и м. Долго еще будешь мне голову морочить?
И г о р ь. Чего так обо мне хлопочешь? Зачем я тебе? Скажи прямо. Если мне конец — я уеду. К маме… К отцу… Если у меня есть шанс — лечи, доктор. Режь. Делай, что хочешь. Но Лену я никому не отдам. Ни тебе, никому. Я добьюсь. Я верну то, что у нас было. Я докажу ей. Я перетряхну всю падаль вокруг. Я начну сначала. И я добьюсь. Или мне не жить. Но Лена, Лена будет со мной. Вот до этого самого «не жить» будет со мной.
М а к с и м. Будем считать, что ты вернулся из Австралии. Завтра в девять я жду тебя. Не забудь тапочки, зубную щетку. Книгу какую-нибудь.
И г о р ь. Что ты за человек! Да так ли уж я нужен? Необходим? Что я есть… Что меня нет… Мужик у нас работал. По связям с поставщиками. Как телефон звонит, предупреждает: «Меня нет». И все привыкли. «Его нет». «Вышел». «Ушел». Меня озарило: а ведь и действительно его нет. Вот он сидит, в костюме, с пробором, руки и ноги на месте, а его нет. Ни в чем не занят, ни к чему не причастен, все мимо, не касаясь, прахом… Только обедает в буфете, а больше ни единого признака, что живой… Старик, и я, и ты, мы все очень… как бы это сказать… В нас столько намешано. Все, что прожили и сотворили, — в нас. Сидит, диктует свою волю. На сколько я Мити старше? На пятнадцать лет? Я ровно на эти годы хуже. Утром встаю и думаю: кем проснулся — столичным бюрократом или робким провинциалом? Если столичной штучкой — начинаю обстряпывать сложные дела, и все у меня получается. А если провинциалом — сижу за столом букой и глаз не поднимаю… Неужели мне не перемениться? А если так — зачем затевать бодягу? Ну и сгину. Кто об этом пожалеет? Кто вспомнит? Подумай, стоит ли негодный материал лицевать?
М а к с и м. Я-то подумал. А вот подумал ли ты? Ты хоть понял, что твой любимый Павел Кузьмич сегодня сказал?
И г о р ь. А что? Что такого?
М а к с и м. Он сказал: вот вам жизнь и делайте, что хотите. И лицуйте, и кроите… Распоряжайтесь по своему усмотрению. Киты уплывают. Все ложится на нас. От нас теперь все, абсолютно все зависит.
И г о р ь. А не рано ли радуешься? Рвешься в бой… Какие у тебя причины для возгорания? Пока ничего, не случилось. Как было, так и есть.
М а к с и м. Я врач. Знаю, что такое эйфория. Но тут другое. Это — как второе дыхание…
И г о р ь. Прожекты, мечты прекрасные. Только это пока круги на поверхности, а в тину и ряску когда еще колыхания дойдут! И в моей конторе, и в твоей клинике, и в квасных палатках, и в мебельных магазинах пока все то же, что и было. Газет начитавшись, в гастроном заскочил. «Девушка, — говорю и до ушей улыбаюсь, — мне вон от того кусочка». Думаю, она тоже начитанная, вместе будем улыбаться и жизнь менять. А она сквозь зубы: «И от этого возьмете…» Сизари… Веришь, что можно измениться диаметрально?
М а к с и м. Может, я дурачок. Пройдет время, и ты скажешь: «Ну что, дурачок?» И я признаю: да, Игорек, я дурачок. Такие печальные рифмы. А сегодня я весело говорю: да, Игорек, я дурачок. Я верю. И пока я верю, я буду переть на рожон. Уж извини. Ну и не понимаю ничего. Ну забегаю по глупости вперед… Да, Игорек, я дурачок. Такие веселые рифмы.
Л е н а. Игорь, мне холодно.
М и т я. Как трогательно.
И г о р ь. Всё, уезжаем.
М и т я. Да почему все время я? Об этом думай, о том заботься, сочувствуй, участвуй… Кто обо мне позаботится? Нет, каждый к себе тянет, пригибает. Виснет на шее, лишь бы не дать выпрямиться.
М а к с и м. Где Жанна?
М и т я. Такая у нее родинка симпатичная на левом плече.
М а к с и м. Что?
М и т я. Родинка, говорю, на левом плече. Прямо под бретелькой.
М а к с и м