Ужин в центре земли

Словно вынося приговор, словно сообщая ужасную правду, старик говорит:

– Ты наш бульдог. Ты ведь понимаешь это, да?

Бен-Гурион поворачивается посмотреть, как отреагирует его подопечный. Генерал, поравнявшись теперь со стариком, отвечает той самой тишиной, что сейчас крутится и крутится у него в голове.

– Я все еще не знаю, что ты принесешь народу, благо или беду. С тех пор как Бар-Кохба[18] бросался крошить римлян из своих пещер, не было у нас человека, способного нанести такой ущерб.

– Народ должен себя защищать.

– Конечно, должен, – говорит старик.

Они раздумывают об этом, идя назад к дому Бен-Гуриона.

У дверей он обращается к Генералу:

– Мир ненавидит нас, всегда ненавидел. Нас убивают и всегда будут убивать. Но ты – ты повышаешь цену, – говорит ему старик. – Не останавливайся. Не останавливайся, пока наши соседи не уразумеют. Не останавливайся, пока плата за убийство еврея не станет слишком высокой даже для богача, которому есть что транжирить. В этом вся твоя задача на этой земле, – говорит Бен-Гурион. – Да, ты здесь только для того, чтобы увеличить премиальные за еврейскую голову. Сделай так, чтобы она дорого стоила. Сделай еврейскую кровь редким, труднодоступным деликатесом для тех, кто на нее падок.

2014. Секретный объект (пустыня Негев)

Поразительно, какие навыки могут у тебя развиться, когда есть время их оттачивать. Заключенный Z сидит на койке в полной темноте и пишет, используя вместо стола стопку журналов у себя на коленях. За годы он бессонными ночами, которых не счесть, не только колоссально улучшил свой слог и на иврите, и на английском, но и навострился писать без света. Это проще, чем кажется.

Он трудится над письмом Генералу, своему постоянному адресату. Утром отдаст его охраннику, чтобы тот отдал его своей матери, чтобы та отдала его Генералу, который никогда на эти послания не отвечает.

Это единственный способ, каким безымянный заключенный в камере, которой нет ни в каких списках, может отстаивать свою правоту в деле, которого нет ни в каком юридическом смысле. Содержание этих писем изменилось с течением времени. Заключенный Z уже не ходатайствует об освобождении, об оправдании, о возвращении в Штаты, он просит только, чтобы ему позволили быть лицом – реальным арестантом внутри системы, взыскивающей законную плату за его преступления. Он вежливо осведомляется, нельзя ли ему получить назад свое «я».

Иногда эти письма выдержаны в правовом духе, иногда в политическом, и, хотя охранник с некоторых пор выдает заключенному Z всего один лист на каждое послание, иногда они приобретают весьма откровенную, личную окраску. Как тронуть сердце человека, поступившего с тобой самым бессердечным образом? Заковыристая задача! Как обрести лицо в глазах того, кто позаботился, чтобы ты был обезличен?

Действуя ощупью, надеясь на отклик, он вот на чем делает упор:

«Мы с Вами одного поля ягода, – пишет он Генералу. – Сколько раз Вы поступали так, как считали нужным, ради спасения Израиля? Наперекор всему, что принято считать разумным. Наперекор всем советам. Создавая ложное впечатление о своих намерениях. Нарушая и наши, и чужие законы.

Вы поступали так, как считали нужным, ради спасения народа – даже когда ему было невдомек, что он нуждается в спасении.

Мы с Вами одинаковы.

Проиграть эту войну с палестинцами, сдать позиции, поднять белый флаг – вот наш единственный путь к победе. История это докажет. Но сейчас история, за которую я борюсь, еще скрыта в грядущем».

И, обращаясь к человеку, по чьему указанию он был обнулен, заключенный Z прекрасно понимает, что должен вести себя соответственно. Автор, он убежден, должен знать своего читателя. И потому он все письма к Генералу, включая нынешнее, подписывает одинаково:

Искреннейше Ваш,

заключенный Z

2002. Берлин

На озере поднимается ветер, и яхту покачивает под мостом Глинике. У Фарида, который на воде иногда в порядке исключения позволяет себе выпить, в руке бутылка пива из корзинки с припасами от домашней прислуги Джошуа. В корзинке столько всего – настоящий рог изобилия.

Они бросили якорь и, когда канат натянулся, перестали двигаться, но Джошуа сидит на палубе какой-то окаменевший, все еще стискивает румпель, как будто правит, костяшки белые. Фариду кажется, его друг несколько бледноват.

– На озере – и морская болезнь? Я думал, такого почти не бывает. Или вообще не бывает.

Джошуа улыбается слабой улыбкой.

– Прошу прощения. Моя подружка в таких случаях говорит: опять эта несчастная физиономия. У меня всегда все на лице написано, – говорит Джошуа, явно пытаясь приободриться. – Что, правда такой вид, словно морская болезнь?

Фарид отвечает утвердительно.

– Да, мне не очень хорошо, – говорит Джошуа. – Но не из-за воды. Мутит на почве всяких проблем.

– С подружкой нелады?

– Если бы. Нет, работа. Именно то, что я надеялся тут, на яхте, забыть. Посмотрите, какой милый мост! Глядишь и весь погружаешься в историю.

Фарид смеется.

– Для того-то я и плаваю, – говорит он. – Только на этих озерах у меня спокойно на душе.