Ужин в центре земли

Один из двоих хочет что-то сказать. Он меньше ростом, светлее волосом и более вертлявый, чем другой, – тот темноволосый, крупный. Этого, беспокойного, Генерал уже назвал про себя «номером вторым». Ему всегда ясно с первого взгляда, кто ведущий, а кто ведомый в любой паре. Тут вся штука в боевом духе, а не в телесных габаритах и даже не в звании. Вся штука в том, кто в критический момент сделает, что нужно.

И потому Генералу странно, что первым говорит номер второй.

– А как же жители? – спрашивает парень.

– Как же что? – переспрашивает Генерал. Он заранее знает, что номер второй ответит с дрожью в голосе.

– Освободить все эти дома. На это время уйдет.

Генерал показывает за дверь, в ночь.

– Возьми джип и поезди вокруг. Посади за руль такого же, как ты, никчемного доходягу пехотинца.

Номер второй – так уж он устроен, что с него возьмешь – смотрит нерешительно, и тогда Генерал, сложив ладони рупором, откидывает голову назад. Хочет показать, что надо делать.

– Наружу, все наружу, где вы там ни есть! – кричит Генерал. – Выходите немедленно!

Голова все еще откинута, руки у рта, и он, подняв бровь, глядит на солдат.

– Вот так, – говорит он. – Ясно? Церемонии разводить некогда. Все, кто остался в деревне, знают, что мы здесь.

После этого им надлежит щелкнуть каблуками и идти выполнять. Номер первый уже начал было поворачиваться. Но второй медлит, теряет драгоценное время. В его голосе еще больше трепета, но и дерзости в равной мере.

– Этого хватит? – спрашивает солдат. – Круг на джипе, и все?

Генерал вглядывается в парнишку – тот, кажется, съеживается прямо на глазах. Выглядит еще более малорослым – нет, не страх перед боем уменьшает его, он не трус, а страх перед Генералом.

– Мы вторглись в суверенное государство, чтобы задать им тут перцу, – объясняет ему Генерал. – В эту самую минуту не только Иордания поднимает войска по тревоге, даже в Ираке, хоть он и далеко, военное начальство уже, думаю, хочет знать, на что мы решились. – Генерал оттягивает вниз углы рта, прикидывая, а затем явно соглашается со своей оценкой, уверенно кивает. – Не сомневайтесь: если на рассвете мы не будем сидеть дома и завтракать, то мы все, считай, убиты, все сто двадцать пять.

Солдат слушает, моргает.

– Пятьдесят домов, – говорит Генерал этому дерзкому второму. – Тебе решать, когда дело сделано и тебе с братьями по оружию пора уходить.

– Но…

Генерал взглядом заставляет его умолкнуть. Затем тянет руку к первому и быстрым движением срывает у парня с рукава свежую сержантскую нашивку. Пришито на совесть, и потому прореха остается изрядная.

Генералу живо представляется, как этот солдат сидит в выходной дома в пижаме и ест суп куббе, а тем временем бабушка любовно пришивает знак различия к гимнастерке своего мальчика-бойца. Все они, эти воины, едва повзрослели.

Генерал протягивает нашивку номеру второму.

– Теперь ты повышен в звании, как твой напарник. Помахивай этим, и тебя лучше будут слушаться. Ищи жителей, которые спрятались, пока сердце не успокоится.

– Слушаюсь, – отвечает солдат.

Первому Генерал говорит:

– Этот дом тоже взорвать. Будем уходить – чтоб тут одна пыль оставалась.

Выйдя на крыльцо, Генерал гаркает – зовет радиста. Потом возвращается с фонарем на кухню, занавеску отводит ленивым хозяйским жестом. Берет с полки стеклянный стаканчик и наливает себе кофе, густого, как оливковое масло. Еще не долил до конца, а нос уже почуял сладкий запах кардамона.

Более, чем что-либо, ему ставят в вину Кибию, и Кибию он припоминает, сидя у себя в укромном кабинете и прихлебывая чай из чашки, стоящей на египетском медном подносе, из которого Лили сделала столик.

Он высчитывает в уме: четырнадцать лет прошло после Кибии, почти ровно четырнадцать, сейчас октябрь, как тогда.

Лишь теперь, в 1967 году, после чудесной шестидневной победы, к нему снова начали относиться как к герою. Четырнадцать лет не смели. Вот сколько времени понадобилось, чтобы его пригласили обратно в свой круг.

Что там их Лазарь четверодневный, думает Генерал. Четырнадцать лет – вот воскресение.

В Кибии он стер с лица земли немалую часть деревни.

Из Кибии он вернулся, не потеряв ни одного человека.

Потом – звонок от Лавона. Никаких поздравлений от министра обороны. Никакой благодарности за успешную операцию – за самую смелую, за самую рискованную из всех, какие осуществило юное государство. В трубке он услышал только: «Что ты наделал?»

Массовое убийство, сказал Лавон. Женщины и дети. И опять: «Что ты наделал?»

Генерал находит Лили снаружи, она чистит лошадей. Кормит свою любимицу яблоками и морковью, а Генерал тем временем объясняет жене:

– Похоже… – так он начинает, – похоже, арабы прятались в домах. Женщины и дети – так говорят.

– Только женщины и дети?

– Среди погибших их было много. Арабы всегда раздувают цифры, в общем, они утверждают – шестьдесят девять всего. В сумме.

– Трагедия, – говорит она. – Бесконечное, кровавое «око за око».

– Это так, – соглашается ее муж. – Да, это так.