Ужин

Должно быть, я подумал о том времени, ког да Клэр лежала в больнице. Однажды ее обследовали в моем присутствии. Я сидел на стуле у изголовья кровати и держал ее руку. Врач предложил мне посмотреть на монитор, пока моей жене вставляли то ли катетер, то ли зонд, то ли камеру. Я мельком взглянул на экран, но тут же отвернулся. Не то чтобы меня покоробило изображение на мониторе или я боялся грохнуться в обморок — нет, здесь было что-то другое. У меня нет права, подумал я тогда.

Я хотел было прекратить поиски, но тут обнаружил то, что искал. В верхнем ящике валялись старые солнцезащитные очки, браслеты и серьги, которые она никогда не носила. Во втором ящике были сложены всякие документы: свидетельство о членстве в теннисном клубе, страховой полис на велосипед, просроченное разрешение на парковку, конверт с названием больницы в левом нижнем углу.

Больницы, где Клэр оперировали и где Клэр рожала.

«Протокол амниоцентического исследования» — гласили печатные буквы на листе бумаги, который я достал из конверта и развернул. Под этой надписью стояли два квадратика — «мальчик» и «девочка».

Квадратик с «мальчиком» был отмечен галочкой. Клэр знала, что у нас будет мальчик, промелькнуло у меня в голове. Но не рассказала мне об этом. Вплоть до последнего дня перед родами мы еще вместе подбирали имя для девочки. С мужским именем мы определились уже давно, еще до беременности Клэр. Но если бы родилась девочка, мы назвали бы ее Лаурой или Юлией.

Бланк был заполнен от руки — множество цифр; несколько раз я наткнулся на слово «хорошо».

Внизу в таблице, размером примерно пять на три сантиметра, перечислялись «особенности». Таблица была полностью исписана тем же неразборчивым почерком, что проставлял цифры и галочку.

Я принялся читать. И тут же остановился.

На этот раз я не посчитал, что не имею права. Нет, тут было нечто другое. «Нужно ли мне вообще об этом знать? — спросил я себя. — Хочу ли я знать? Станет ли наша семья от этого счастливее?»

Под заполненной от руки таблицей располагались еще две строчки: «решение врача/больницы» и «решение родителей».

Напротив «решения родителей» стояла галочка.

Решение родителей. Не решение родителя и не решение матери. Там стояло «решение родителей».

Эти два слова останутся со мной навсегда, подумал я, спрятав листок обратно в конверт, который я положил на место, под просроченное разрешение на парковку.

— «Решение родителей», — сказал я вслух, задвигая ящик.

После рождения Мишела все, включая родителей и ближайших родственников Клэр, в один голос твердили, что наш сын — моя копия. «Копия!» — восклицали посетители родильной палаты, стоило мне поднять Мишела из колыбельки.

Клэр тоже улыбалась. Столь разительное сходство отрицать было невозможно. Позже, когда Мишел стал постарше, в его лице проявилось едва уловимое сходство с матерью. Прежде всего — глаза и ложбинка между верхней губой и носом.

Копия. Задвинув ящик, я прослушал сообщение на автоответчике нашего домашнего телефона.

«Привет, солнышко! — раздался голос моей жены. — Как у тебя дела? Не скучаешь?» В повисшей тишине отчетливо слышались характерные ресторанные звуки: гул голосов, звон тарелок. «Нет, мы еще выпьем кофе и через час будем дома. Так что у тебя еще есть время убраться. Что ты ел на ужин?»

Снова тишина. «Да…» Тишина. «Нет…» Тишина. «Да».

Меню в нашем телефоне я знал досконально. При нажатии цифры «три» сообщение стиралось. Мой большой палец уже приблизился к кнопке с цифрой «три».

«Пока, солнышко. Целую».

Я нажал на кнопку.

Через полчаса вернулся Мишел. Он поцеловал меня в щеку и спросил, где мама. Я сказал, что она придет позже и что я потом ему все объясню. Я заметил, что костяшки на левой руке Мишела ободраны — он, так же как и я, был левшой — и на запястье также запеклась кровь. Только теперь я оглядел его с головы до ног. Над левой бровью кровь, куртка и белые кроссовки облеплены засохшей грязью.

Я спросил, как все прошло.

И он мне рассказал. Он рассказал, что «Люди в черном 3» удалены с YouTube.

Мы все еще стояли в коридоре. В какой-то момент Мишел прервал свой монолог и посмотрел на меня.

— Папа! — сказал он.

— Что? Что случилось?

— Ты опять!

— Что?

— Ты сияешь как медная пуговица! Ты улыбался даже тогда, когда я в первый раз рассказывал тебе про банкомат. Помнишь? В моей комнате. Когда я дошел до настольной лампы, у тебя улыбка стала до ушей и не исчезла даже при упоминании о канистре.

Он смотрел на меня. А я на него. Я смотрел в глаза моему сыну.

— Ну вот, ты опять улыбаешься, — сказал он. — Мне продолжать? Ты уверен, что хочешь обо всем узнать?

Я ничего не ответил. Я только смотрел.

И тогда Мишел сделал шаг вперед, обхватил меня руками и прижал к себе.

— Папочка! — сказал он.