Узкая дорога на дальний север

– Но – пара? Точно говорю, нет. Она женщина хорошая. Но – любовь?

– Любовь, – кивнул Дорриго Эванс. – Да, полагаю, любовь.

Милю-другую пивной водитель о чем-то раздумывал. А потом сказал:

– Наверно, полно людей, которые любви и не знавали никогда.

Такая мысль никогда не приходила Дорриго Эвансу в голову.

– Наверно, да.

– Может, наши лица, наши жизни, наши судьбы, наши счастья и несчастья – все это нам просто даровано. Кому-то достается много, кому-то все выходит боком. То же самое и с любовью. Вроде как разного размера стаканы для пива. Тебе достался большой, ты всех обскакал, ты его пьешь, а его как не бывало. Ты знаешь ее, а потом не знаешь ее. Может, от нас с ней ничего и не зависит. Никто не строит любовь, как строят стену или дом. Ее подхватывают как простуду. От нее страдают, а потом она проходит, и притворяться, будто это не так, и есть дорога в ад.

– То есть?

– Петлять приходится, – сказал водитель грузовичка. – Вы откуда, говорите, приехали?

– С материка.

– Так я и думал, – бросил водитель грузовичка, для которого это признание, похоже, стало и объяснением и концом очень уж личного разговора.

Когда самолет, летевший дневным рейсом на Мельбурн, накренился и выровнялся, Дорриго Эванс увидел в иллюминатор заснеженную гору на фоне идеально голубого неба. «Мир существует, – подумал он. – Он просто есть». Потом гора исчезла в белизне, и мысли его, как ему показалось, подались туда же. Он вскинул руку и резко распрямил пальцы в воздухе, как будто мог бы еще вовремя пережать бедренную артерию.

– Чувствуется, как тут холодом несет, – произнес приятный голос в коконе близости, образовавшемся внутри оглушительного рева мощных винтомоторных двигателей. Повернувшись, Дорриго Эванс впервые заметил, что рядом с ним сидит привлекательная женщина. Ее блузка из ткани с узорами цвета спелой кукурузы на голубом фоне открывала начало ложбинки, подчеркнутой вздымающимися округлостями очень белой груди.

– Чувствуется, – согласился он.

– А куда вы летите? – спросила она.

Он улыбнулся.

– У вас руки по виду совсем замерзли, – проговорила она.

– Петлять приходится, – сказал он, неожиданно осознав, что держит пальцы растопыренными вверх, расталкивая и захватывая пустоту, холод, белизну, ничто.

Наша жизнь – крыша ада,

по которой шагаем,

любуясь пышностью цветов.

Исса

1-5

Несколько недель в горле Тендзи Накамуры слышались непонятные хрипы, и как-то после долгого собеседования, на котором утверждали кандидата на должность заместителя главного бухгалтера (в принятии таких решений он теперь участвовал), он потер свою одеревеневшую от напряжения шею и наткнулся на странное вздутие. Он и внимания на нее не обратил: разумеется, это было естественно, потому как дел у него по работе в отделе кадров оказалось больше обычного, к тому ж на подходе была должность старшего управляющего, так что никак нельзя было отвлекаться на раздумья о болезни.

Увы, горло беспокоило все больше. Когда же он начал замечать, что больно стало глотать еду, он до крайности сократил свое питание и перешел на диету, состоящую главным образом из супа мисо. И только когда началось кровохарканье, он сдался и пошел к врачу. Диагноз был однозначным: у Накамуры рак горла.

Опухоль удалили, и хотя операция несколько неблагоприятно сказалась на его голосе, Накамура выдержал удар с честью. Приучился относиться к себе как к спасенному и носился со своим новым тоненьким и гнусавым голоском, как с почетным отличием. Его переполняло ощущение невероятного везения. Однако три месяца спустя, проведя пальцем по шее, он наткнулся на небольшой желвак, упругий и странный. Мысль о нем он выбросил из головы. Но желвак рос, потребовалась новая операция плюс радиационная терапия, после чего Накамура ослаб и на вид сильно состарился. Ему выжгли слюнные железы, и теперь он мог глотать только разжиженную пищу, да и то с трудом. Благодаря этим испытаниям Накамура узнал наконец, какой необыкновенной женщиной была Икуко. Она целиком посвятила себя уходу за ним, неизменно была благожелательна и заботлива и, казалось, не замечала его высохшего и тщедушного тела. Оправляясь от тяжелых последствий своего лечения, он все больше стал ценить то, как свежо и приятно от нее пахнет, какой блестящей остается ее кожа, словно бы самое тело ее было кладезем пользы. Порой он чувствовал, что просто потрясен излучаемым ею здоровьем, которое, похоже, наилучшим образом выражала ее, казалось, не сходившая с губ ленивая улыбка.