Узкая дверь

Я часто задумываюсь: а что бы я ответила ему, если б мы были одни? И точно так же мне порой хочется узнать, какое чувство Золушка, Галатея или та нищенка, в которую влюбился король Кофетуа[57], на самом деле питали к тем мужчинам, которые их спасли. Бросились, обливаясь слезами благодарности, на грудь своему спасителю и возлюбленному? Или же сразу признали, что по долгам нужно платить? Когда живешь так, как жили мы с Эмили, когда изо дня в день питаешься лапшой по десять центов пакетик и распродаваемыми со скидкой овощами с рынка, когда приходится высчитывать каждый пенни, покупая своему ребенку «новую» куртку в благотворительном магазине и зная, что пятьдесят пенсов ты каждый день обязана бросить в газовый счетчик, можно ли отказаться от предложения всегда вкусно есть, мягко спать и быть спокойным за будущее, как свое собственное, так и твоего ребенка? Для таких, как мы, единственная привилегия – это согласие. А Доминик, человек очень хороший и добрый, даже не догадывался, чего мне стоило всем улыбаться, держа его за руку, и позировать дядюшке Бобсу, который затем принялся фотографировать нас со всеми по очереди – с Майрой, с другими сестрами Дома, с его родителями, с тетушкой Фи, с малышом Тути, с Нормой, с Гренни О… Господи, да со всей этой «бандой», как называл свою родню Доминик.

Полагаю все же, что со своей ролью я справилась вполне приемлемо. Актерство у меня всегда неплохо получалось. И все же, пока длилось это бесконечное празднование – разрезая гигантский торт (который Эстелла испекла собственноручно), выслушивая бесконечные тосты, обнимаясь и целуясь с какими-то едва знакомыми людьми, танцуя с Домиником медленный танец и целуясь с ним тем долгим поцелуем, который был, естественно, запечатлен камерой дядюшки Бобса, а мне показался поцелуем сразу тысячи людей, – я постоянно чувствовала внутри себя некую пустоту и казалась себе похожей на высушенную тыкву-горлянку, в которой еще погромыхивает несколько оставшихся сухих семян. И, подобно этим сухим семенам, в голове моей перекатывались одни и те же мысли:

Значит, Доминик тоже учился в школе «Король Генрих».

Почему же он никогда мне об этом не рассказывал?

Мог ли он знать Конрада?

А может, они даже друзьями были?

Я все-таки ухитрилась выдержать это испытание и ни разу не позволила маске счастливой невесты соскользнуть с лица. Если бы вы, Рой, впервые увидели снимки, сделанные в тот день, вам наверняка показалось бы, что я пребываю в полном восторге и отлично провожу время. К счастью, я тогда была девицей довольно фотогеничной, так что снимков, которые мне не льстили бы, практически нет. Вот я в объятьях Доминика и смеюсь во весь рот; вот я с Майрой и ее сестрами, и все мы просто умираем от смеха; а это я с Тутти на руках, вся такая нежная, словно Богоматерь; а здесь я с бокалом шампанского в руке, и на мне свитер, связанный Блоссом, в котором я похожа на четырнадцатилетнюю девчонку, напялившую бабушкину кофту. А это рядом со мной Гренни О, и личико у нее – сплошные старческие морщины, словно собранные в горсть. И снова я с Домиником: ну, прямо настоящая невеста, светящаяся от счастья!

Дядюшка Бобс собрал все фотографии, сделанные в тот день, в специальный альбом. У меня он и до сих пор где-то хранится, хотя я редко его достаю. После смерти Доминика мы с Эмили выехали из дома на Эйприл-стрит, и «банда», похоже, решила отпустить меня на волю. Очень похоже, что именно Доминик был единственной рабочей частью механизма, поддерживавшего единство этого большого семейства; без него общий круг распался, и каждая отдельная ячейка замкнулась в собственном, отдельном кружке своего горя. В этом была, конечно, и моя вина: я ведь так и не сумела оправдать их ожиданий. По-моему, они всегда считали меня чересчур холодной. Но какие бы чувства я ни испытывала, когда умер мой муж, я ни с кем ими не делилась; мои чувства так и остались при мне, никому не известные и никем не разгаданные. Но мне приятно думать, Рой, что вы бы меня поняли. И, возможно, даже посочувствовали бы мне.

«За будущую миссис Бакфаст!» – этот тост звучал особенно часто и особенно громко. В итоге, расхрабрившись после выпитого шампанского, я осмелилась высказать предположение, что, возможно, сохраню свою девичью фамилию. После чего лицо Доминика стало просто неузнаваемым, и это выражение не менялось до тех пор, пока Виктория не рассмеялась, не толкнула шутливо меня в плечо и не сказала брату: «Тупица! Разве ты не видишь, что она шутит?»