Узкие улочки жизни

Павлиний хвост юбки, накрывший ковер. Угадывающаяся под шерстяной тканью плавная линия бедра. Как знакомо… Это уже было со мной, совсем недавно. Но я не хочу снимать с этой женщины покровы. Ни одежды, ни тайны. Словно увидеть чуточку больше, чем дозволено, будет преступлением против чужой свободы, но еще большим грехом станет фантазия, стремящаяся мысленно нарушить запреты. Но вот ведь какой парадокс…

Я не хочу читать ее мысли, даже те самые, обо мне и для меня. Я предпочту слушать ее голос и смотреть в ее глаза.

Как говорил Экклезиаст? Есть время любить и время ненавидеть? Значит, оно еще придет, мое время и ее. Наше.

— Давайте, я помогу!

Мы едва не стукаемся лбами, потянувшись за одной и той же картой, женщина поднимает голову, и я вижу, как отчетливо и быстро припухают веки.

Неужели можно так расстраиваться из-за какой-то вазы и маленького беспорядка?

— С вами точно все хорошо?

— Да… со мной… всегда… плохо бывает с другими… с теми, кто… где-то… там…

Ее рука указала в сторону двери, а когда ладонь снова легла на ковер, грудь женщины задрожала от рыданий.

Никогда не видел такого плача, глубокого, словно выворачивающего человека изнутри. И совершенно сухие глаза. Красные, опухшие, но не проронившие ни слезинки. Но вот рыдания поднялись к горлу и выбрались наружу, обернувшись… Надрывным воем.

Она смотрела прямо на меня и одновременно куда-то дальше, словно ее взгляд умел проходить насквозь. Смотрела, не видя, отдавая все силы и чувства душераздирающему стону, при звуках которого в воображении почему-то рисовался холодный погост и разрытая могила, в которую опускают тяжелый гроб. Должно быть, так воют наемные плакальщицы на похоронах, правда, не могу себе представить, какая сумма денег может заставить настолько искренне горевать.

Крик все нарастал. И в какой-то момент мне показалось, что он, не удовольствовавшись барабанными перепонками, проник внутрь моей плоти, заставив ее дрожать. Наверное, мне должно было стать страшно, но страх никак не желал приходить. Я видел перед собой женщину. Плачущую. Стонущую. Страдающую. А ей ведь, должно быть, очень больно…

Внятных мыслей в сознании незнакомки в эти минуты не прочитывалось. Но пожалуй, первый раз за время моей недолгой практики эмоции не нуждались в уточнении и тем более, в переводе.

Женщина горевала.

— Успокойтесь.

Я обнял ее за трясущиеся плечи и притянул к себе.

— Не знаю, из-за чего вы так расстроились, но насколько бы это горе ни было велико, вы уже сполна его оплакали, поверьте.

Губы, искривленные воем, сейчас не казались ни красивыми, ни даже хоть сколько-нибудь привлекательными. Напряженные, сухие, едва ли не потрескавшиеся. И холодные, как лед. Надо их согреть. Немедленно. Прямо сейчас…

— Я вымочу вам рубашку своими слезами.

— Ничего. Кину на батарею, все быстро высохнет.

Она улыбнулась и положила голову мне на плечо:

— Ну, как знаете.

— Вы больше не будете плакать?

— Сегодня? Надеюсь, что нет.

Как странно это звучит… Неужели она плачет по расписанию и ежедневно?

— А завтра?

— Будет день, будет и пища. То есть, слезы.

— Вы часто плачете?

— Круглый год.

— Аллергия?

— Вроде того.

— Но разве она не наступает строго по сезонам? С цветением всяких кустов и прочего?

Мне фыркнули прямо в ухо:

— Это аллергия на город.

— Так почему же вы не уедете в другое место, где вам не придется все время рыдать?

— Потому же, почему и вы остаетесь здесь. Вы ведь, наверняка, тоже когда-то были поставлены перед выбором: оставаться или уезжать?

И неоднократно. Сначала надо было решать, принимать гражданство или нет, а потом я отказался от переезда в Англию, к родителям.

— Ну… да.

— И остались?

— Как видите.

— Вот и я… осталась.

Действительно, все очень просто. Правда, совершенно непонятно, но какая разница? Мне не хочется понимать. Мне хочется чувствовать тяжесть ее головы на своем плече, запах ее волос, обвивших шею, и биение сердца, робко стучащего в мою грудь с просьбой: «Впусти меня…»

— А теперь мне пора.

Она одним движением выскользнула из моих объятий и поднялась на ноги, текучая, как вода, и столь же своевольная.

— Спасибо.

Я рассеянно посмотрел на карты, так и оставшиеся лежать на ковре.

— За что? Я совсем ничем не…

— Вы не испугались моих слез.

— А разве я должен был испугаться? Вы ведь оплакивали не меня.

Последние слова сорвались с языка без моей воли. Собственно, я и сам понял, о чем сказал, только когда дождался ответной реакции.

Женщина, уже накинувшая плащ, обернулась и пристально посмотрела на меня все еще красноватыми, но уже невероятно ясными глазами.

— Я никогда не буду плакать по тебе.

А мгновением спустя, предоставив мне размышлять над смыслом фразы, произнесенной с мрачной торжественностью и вдохновенностью присяги, незнакомка, так и не пожелавшая представиться, толкнула дверь лавки, перешагнула порог и исчезла в городских джунглях.

— Донна уже ушла?

Роберто, осторожно высунувший нос из-за шкафа, выглядел донельзя испуганным.

— Да. Что-то случилось? На тебе лица нет.

— А вы разве не слышали этот жуткий крик, синьоре Джек? Вой, пробирающий до самых костей и дальше? У меня внутри все заледенело.