Узкие врата

Того мига, когда ты еще жив, но понимаешь, что на самом-то деле — уже нет. Минуты, когда твой самолет падает в море, когда машина летит под обрыв, когда твои щиколотки и запястья защелкиваются хромированными браслетами на ножках и подлокотниках белого клеенчатого кресла. Рик узнал про себя много нового — например, что он будет орать… И что это ничего не изменит, но он все равно будет орать.

Рику было всего двадцать два года, он очень любил радоваться, любил лето и свет, любил мороженое и острые восточные салатики, любил свою девушку, друзей и брата, и то, как пахнут старинные книжки, и купаться в реке, плавая против теченья — с рекой наперегонки, и собак любил… Он очень любил жить, и не другим представителям рода человеческого его в этом винить. Еще Рик не мог быть один, потому что тогда его как бы и не было. Он видел мир через людей, и себя — как часть мира — тоже не умел видеть иначе.

Он не умел быть смелым, не будучи собой. А быть собой значило хоть как-то себя видеть. А надеяться на Господа нельзя, если тебя самого почти что нет.

И кто знает, как это происходит — но когда за ним пришли наконец, через двадцать один час после начала заключения в темноте — Рик уже стал совсем другим человеком. И этот человек, кажется, не был христианином.

…Когда за ним пришли, загрохотав засовом, он сначала зажался в угол — уже несколько часов как забыл о своих комплексах и вовсю ползал по земле на карачках, ища потерявшийся башмак — а потом все-таки рванулся на свет. Свет был хлипкий, коридорная мигающая лампа, одна на весь этаж — но Рику он показался сказочно прекрасным… ослепительным. Нет ничего красивее света. И то ли он так ослаб глазами, то ли еще что — но когда он выходил за дверь, дрожа и моргая, по щекам его текли слезы. Сами собой, без малейшего его участия… И без малейшего стыда. Похоже, за эту ночь Рик вообще забыл, что такое стыд.

Двое полицейских, слегка придерживая за локти, ввели его в лифт. Замерзшие руки Рика плохо сгибались. Самоуверенного красивого парня, который спускался на этом лифте менее чем сутки назад, кажется, больше на свете не существовало. В лифте было зеркало, и Рик увидел себя. Он опустил глаза.

Смотрите, вот он, лидер, вот он, рыцарь, весь в дерьме, руки дрожат… Вы когда-нибудь видели выпоротого мальчишку? Умножьте впечатление на десять. Или на сто.

…Вся голубая одежка — в грязи и еще в чем-то… да, его же рвало. Расстегнутая ширинка (Боже ты мой…) Лицо… Он быстро опустил взгляд.

Когда они шли по коридору, устланному серым ковром, Рика пошатывало. В слегка затененные окна лился утренний прекрасный свет, заставляя болеть припухшие от бессонницы глаза. Сейчас утро, да, утро… Интересно, какого дня?..

Еще одна мелочь — этим утром, ха, ему не судьба была побриться. Также как и умыться и почистить зубы. Во рту была просто помойка, глаза склеивались… кожа лица казалась чужой. Этот юноша не мог не бриться каждое утро. Даже в походе… даже в лесу.

Рик слегка споткнулся на складке серого ковра, и здоровенный полицейский заботливо придержал его за плечо. Второй постучал в дверь триста пятнадцатой:

— Ричард Эрих, сэр.

— А, Ричард! Да, конечно…

Отец Александр, по-домашнему уютненький в своей крестоносной форме, слегка невыспавшийся, с чем-то возился у стола. Жалюзи на этот раз были наполовину подняты, на полу лежал прямоугольник золотого света. Компьютер был еще — или уже — выключен, солнечные лучи отражались в сером слепом экране. Рик, моргая и почему-то сдерживая в горле позывы расплакаться, прошел несколько шагов до стула и тяжело сел. Плечи его сутулились.

Отец Александр бегло окинул его подслеповатым взглядом сквозь стекла — и, кажется, остался доволен осмотром.

— Молодой человек, вам чай или кофе?

Рик вздрогнул, как от удара, не поверив своим ушам. Желтый крест повторил терпеливо, как туповатому или глухому:

— Так чай… или… кофе?

— Ко… кофе, — торопливо выговорил Рик, сам поражаясь, как гадко звучит его мокрый, трепыхающийся голос. — И… если можно… сладкий.

— Конечно, конечно, — покладисто кивнув, отец Александр бросил в пластиковый стаканчик два сахарных кубика из коробки. Вот с чем он там возился у стола — ставил электрический чайник! У него тут, похоже, было все наготове — наверное, часто перекусывает чашечкой кофе на работе: упаковка рафинада, пластмассовая розетка с печеньем, и даже кофе не из пакетиков, а из круглой коричневой банки, растворимый… Самого высшего сорта.