Узкое ущелье и Чёрная гора

Археологи, столкнувшиеся с большим числом ошибок, которые раньше делались при срисовывании (или списывании) древних памятников и надписей (когда, например, в рисунок вносилось индивидуальное толкование, что может быть оправдано с точки зрения искусства, но науке приносило лишь вред), вздохнули с облегчением, когда появилась фотография. Здесь стали применять сухие пластинки и моментальные фотографии, так как с дагерротипией в пустынях и джунглях делать нечего. Верили, что «неподкупный глаз камеры», без сомнения, будет в состоянии показать, каков действительно оригинал. Однако сфотографировать печать с иероглифами в ателье, конечно, не представляло трудности, иначе обстояло дело, когда исследователь, подвязанный на веревке, висел перед скалой и стремился сфотографировать высеченную на ней надпись и когда именно в момент наилучшего освещения вдруг набегало облачко. Сколько дней потребовалось исследователю, чтобы найти самую удачную «точку подвески» для себя и своей камеры? Сколько часов он там провисел, пока определил, каков должен быть угол падения солнечных лучей, чтобы наиболее отчетливо выступила пластичность выветрившейся надписи? Бывали случаи публикации полдюжины фотографий с одной наскальной надписи, заснятых в различное время, в различных условиях. На основании этих фотографий исследователи делали важные выводы. Затем в один прекрасный день появлялась седьмая или восьмая фотография, и вдруг обнаруживались знаки, которые на предыдущих снимках вообще отсутствовали.

Это отклонение от темы допущено с целью пояснить, Как для всякой работы по расшифровке важно, чтобы время от времени находился человек, который брал бы на себя, осуществление неблагодарной и в высшей степени трудоемкой задачи: во-первых, собрать весь материал, накопленный до сих пор в определенной области исследования, во-вторых, систематизировать его, в третьих, наконец, еще раз репродуцировать самым точным образом, добиваясь возможно большей близости к оригиналу.

В отношении хеттских иероглифов эту задачу в 900-е годы взял на себя немец Леопольд Мессершмидт (1870–1911). Его «Корпус хеттских надписей», расширенный двумя приложениями 1902 и 1906 годов, содержит в строжайшем критическом воспроизведении все иероглифические надписи, добытые к этому времени.

Исследование началось с четырех надписей на «камнях Гамата».

«Корпус хеттских надписей» содержал около ста надписей, монументальных, пространных, кратких, бедных знаками, целых и поврежденных, написанных на камне и на глине.

К всеобщему удивлению, только это издание показало, что материала гораздо больше, чем было использовано исследователями при расшифровке других древних языков. Не должны ли были теперь обнаружиться, новые данные?

За несколько дней до этого проблемой расшифровки занялся один исследователь, которому было суждено на протяжении почти сорока лет действовать плодотворно и в то же время вносить путаницу. Его первая и важнейшая статья появилась в 1894 году, а четыре года спустя она уже вышла в виде книги под названием «Хетты и армяне». Еще через двадцать пять лет такой выдающийся специалист, как Фридрих, сказали «Статья предъявляет серьезные требования к пониманию, и не — легко еще раз правильно продумать все заложенные в ней мысли».

Исследователем, выдвинувшим весьма остроумные новые положения, был ассириолог Петр Йенсен (1861–1936). В его работе перемешались явные ошибки с выдающимися открытиями. Поэтому все исследователи, выступавшие после него, должны были начинать свои работы каждый раз с критики Йенсена; некоторые его ошибки были так остроумно обоснованы, что потребовались десятилетия работы для их исправления. Совершенно невозможно хотя бы в самых общих чертах проследить ход мыслей, исполненных филологической учености. Достаточно привести несколько примеров — ошибок и открытий.

Иероглиф  Йенсен правильно толковал как «я есьм», тем самым поправляя Сейса, который предполагал здесь значение «я говорю». Но вслед за этим ом «исправил» то, что было лучшим из правильных открытий Сейса: он перепутал идеограммы  ― царь,  ― город,  — страна, между  и  он не видел никакой разницы и читал оба знака как «царь» и соответственно  как, так сказать, «двойной царь», т. е. «великий царь». За тем он снова верно расшифровал (что было особенно важно для дальнейших исследований) название города    Кархемиш. Наконец, на основе множества ложных и верных толкований (все они были одинаково хорошо обоснованы) он пришел к выводу, увенчавшего его труд: язык, обозначенный хеттскими иероглифами, родствен армянскому.

Против этого утверждения выдвинуто около десятка обоснованных опровержений, лучшим из которых является то, которое Фридрих ставит на первое место. А именно: «Между употреблением иероглифического письма хеттов и зафиксированным в письме армянским языком (около 400 года н. э.) промежуток в тысячу — тысячу двести лет».