Узнай меня, любимая

А лицо у этой зеркальной незнакомки растерянное, даже испуганное. Протягиваю руку к зеркалу, касаюсь холодного стекла. Твердь. Не пробить.

Рядом окно манит порывом свежего воздуха. Подхожу и ахаю, прижимая руку к груди. Горы! Солнце большим розовым шаром медленно ползет за покрытые лесом покатые горы! Внизу темнеет лента небольшой реки, перекрытая запрудой, и разливающаяся широким водоемом у самого подножия замка (а я в замке, это определенно). А трава темная, почти бурая, горит синими огоньками цикория. Здесь уже лето на изломе. Ласточки с писком проносятся мимо распахнутых ставень, чуть не задевая те крылом, и тут же уходят в синее бездонное небо. Такой красоты я еще не видела!

Бред, но романтичный.  

Возвращаюсь к кровати, заворачиваюсь в шубку и закрываю глаза. Завтра я очнусь и окажусь дома. Ну, или, на худой конец, в больничной палате где-нибудь в Беларуси. Надо просто быстрее заснуть. Спать.

Глава VI. Воспоминания

Утро встретило меня зябким ветерком, кажется, эта растяпа Граська не закрыла на ночь окно. А дело к осени, ночи уже холодные. Я как резвая кобылка вскочила на ноги и подбежала к зеркалу. Повертелась, любуясь отражением, приподняла тяжелые косы вверх, а велю-ка я сегодня Граське заплести волосы колечком, по-ладски. Жалко, что утром солнце не заглядывает в спальню, здесь немного мрачновато, а вот горы уже расцветились лучами восхода. День обещает быть чудесным.

- Граська, умыться неси!

Протирая заспанные глаза, в комнату влетела маленькая служанка.

- Вы уже пробудились, госпожа, – одарила она меня широкой улыбкой.

- А чего валяться в такое прекрасное утро?

- Хвала Господу Богу, вы опять сияете, – всплеснула пухлыми ручками Граська. – Какое платье желает одеть госпожа?

Я задумалась, перебирая в уме платья.

- Винное.

Да, бархат цвета молодого вина. Мое любимое.

Граська, погрузившись в широкий сундук, извлекла желаемый наряд.

- Госпожа, я за водицей.

- Ступай.

Я расплела спутавшиеся за ночь косы, снизу вверх, поднимаясь все выше, продрала их костяным гребнем. Нелегкое это дело – расчесывать густую копну, всегда справляюсь сама, Граська боится сделать мне больно и водит только по верхам.

Умывшись в медном тазу, облачилась с помощью служанки в мягкое платье, обернула талию широким поясом, сотканным из шелковых и золотых нитей. Граська подобрала мои косы вверх, закрепляя их на затылке короной колец. 

- На стол не накрывали? – отвернулась я от зеркала.

- Нет, господин пока почивает, это вы у нас ранняя пташка.

- Ну так пойду пройдусь.

Я вышла из своей уютной спальни в широкий коридор, украшенный гобеленами и портретами, деревянные каблучки гулко застучали по каменному полу. Граська засеменила следом. На миг я остановилась у портрета в золоченой раме. Девушка на полотне сидела в смиренной позе, сложив белые ручки на коленях, слегка склонив голову, но в зеленых глазах бегали веселые искры и края губ создавали полуулыбку. Помню, как художник бранился: «Ясновельможная пани, ну будьте посерьезней», – а я не могла посерьезней, потому что меня все время смешили. Вот он смешил, этот красавец на втором портрете. А портрет этот врал. Конечно, художник старался, как мог, и отразил – правильные черты лица, белокурые локоны, но глаза на портрете – холодные льдинки, а у Ярека взгляд был теплым, нежным, а иногда горячим, быстро пробирающим до самого сердца, каким угодно, но только не ледяным.

- А знаешь, Грася, мне сегодня забавный сон приснился, – обернулась я к служанке, – будто у пана Яромира на носу такие круглые стекла, окуляры, как у старичка Дворжика, через них смотрят, чтобы лучше видеть.

- Да неужели через стекло можно лучше видеть, – с сомнением покачала головой Граська, – муть одна, чего там еще увидишь?

- А пан Яромир в них такой смешной был. А где он? Ночью не пришел ко мне и сейчас не вижу. Наверное, с управляющим уехал?

Я заметила, как румяная Граська начала меняться в лице, бледнея на глазах:

- Пани Янина, господин Яромир ведь пропал.

- Пропал? – эхом повторяю за ней.

- Три лета как пропал. Уехал и не вернулся.

Острая боль пронзает виски. Я вспомнила: Ярек пропал!

- Госпожа, вам плохо?! Я крикну кого-нибудь.

- Не надо, – произнесла я, приваливаясь к стене. – Я все вспомню, обязательно вспомню.

Вытираю со лба выступивший пот. Мой Ярек пропал! Яркие краски утра меркнут, и нарядное бархатное платье кажется нелепым, даже глупым, хочется сорвать его и засунуть назад в темный сундук.

Снова оборачиваюсь к портрету мужа и явственно вижу…

Вот Яромиру подводят оседланного коня, пан Казимир дает сыну какие-то указания, Ярек рассеянно кивает, бросая на меня угрюмые взгляды. Я тоже злюсь, чувствую злость, она жжет меня изнутри. Ярек запрыгивает на коня, машет отцу рукой, берется за повод. Сейчас он пришпорит вороного и унесется прочь. Даже не подошел, не кивнул на прощанье, уезжает вот так, гордо вскинув голову. К глазам подступают слезы.

Ярек словно чувствует мой взгляд в спину, порывисто спрыгивает, бежит ко мне, сгребает в охапку, припадает к губам. И поцелуй у него злой, сердитый, полный горечи. Я буквально чувствую ее на своих губах.