Узнай меня, любимая

Немного приподняв подол, я уже решилась лезть за Олесем, но тут заметила, что молодые воины украдкой пялятся на мои ноги, а задирать поневу придется довольно высоко. Стало неприятно. Оголяться перед мужиками мне не хотелось.

- Пан Богдан, я последней пойду, и пусть они не оглядываются, – надула я губы.

- Я им оглянусь, я им так оглянусь, костей не соберут! – сразу смекнул Олесь в чем дело. – Идите спокойно, моя пани, они зыркать не станут.

- Все равно, лучше я последней пойду.

Олесь забрал у меня сапоги, и отряд цепочкой, следуя за дедом, углубился в болото. Теперь я могла задирать край поневы даже выше колена, не выбирая – намочить подол или опозориться. Конечно, было немного боязно, что сзади никого нет, и по началу я все время оглядывалась, всматриваясь в оставшийся позади лес, но постепенно, привыкнув и глядя на широкую спину пана Богдана, успокоилась, втягиваясь в ритм колонны.  

Оставалось загадкой – по каким неведомым приметам наш проводник умудрялся находить затопленную тропу, но ни разу никто из нас не провалился в ил, сильнее чем по щиколотку. «Вперед, вперед, вперед!» – подбадривала я себя. Когда до спасительных березок оставалось шагов пятьсот вода поднялась уже до середины бедра, край подола все же намок, ведь так высоко, даже идя последней, задрать юбку я не могла. Где-то там, под плотным покрывалом ряски стали встречаться ключи, они выталкивали из глубин ледяные потоки и тогда ноги неприятно обжигал холод. «Еще немного, Янина, потерпи, еще немного!»

- Пани, с вами все в порядке, – кинул через плечо Олесь.

- Да, все хорошо, – как можно бодрей отозвалась я, собирая остатки сил.

Еще шаг, еще, еще. Ой! Торчащая из воды коряга словно сама схватила меня за подол, я неумело дернула, шагнула в сторону, и жидкая жижа обхватила ногу. Пытаясь вырваться, я завалилась на колено и, к ужасу, стала быстро погружаться. Надо звать на помощь. Ой, мамочки! Мамочки? Мама, папа, Женька… море, яркое, сияющее, слепящее, и Ярек, загорелый, с голым торсом, такой красивый, что-то мне говорит… не слышу, что он там говорит?

- Пани, да что же вы молчите, твою ж мать?! – Богдан и еще одни из воинов тянут меня за руки, лица подернуты страхом.

Я судорожно оглядываюсь: мертвое болото, режущая ухо тишина и мои притихшие мужички... и никакого моря.

Ноги опять стоят на относительно твердом дне. Выкручиваю грязный подол.

- Я его видела сейчас, – шепчут непослушные губы.

- Кого, моя пани? – ласково улыбается Олесь, а у самого руки дрожат.

- Пана Яромира видела, он мне говорил что-то.

- Да найдем мы твоего Яромира, дочка, найдем. Ты уж не обидься, я тебе в отцы гожусь, но дальше я тебя понесу, – и подняв меня мокрую и грязную на руки, Олесь гаркнул, – ходу.

Путь продолжился.

Среди березок у костра я грелась, укутавшись в ладскую душегрею и завернувшись в крульскую шаль. Хорошо, что у меня была одежда на замену. Выстиранные рубаха и понева здесь же сохли на протянутых к огню ветках. Я впервые в жизни постирала себе одежду! И ничего, вроде, все оттерлось.

- Выпей, – бесцеремонно всунул мне в руку берестяную кружку проводник, – а то болото дух потянет.

Отвар был горьким и с резким запахом, но по волшебству взбодрил и прибавил сил. Отказавшись от помощи Олеся, я легко перешла вторую водную поляну. Вечер мы встретили уже на твердой земле.

На ночь мне соорудили шалаш. Но в сон, как раньше, я не провалилась, отчего-то не спалось. Ухо ловило ночные звуки: закричала неведомая птица, от порыва налетевшего ветра зашуршали ветки, треснуло полено в костре. Хорошо, что здесь нет болотников. Опять полезли мрачные мысли, которые так легко было отогнать при свете яркого дня, а теперь они легко загоняли сознание в угол: а как встретит меня Яромир? А если он мне не обрадуется, обругает, что я сама к нему явилась, да что там явилась, приперлась, нагло и напролом? Если решит, что я навязываюсь, стараюсь силой удержать при себе? Надо ему сразу объявить, что он свободен и мне ничем не обязан. Пусть идет к своей Монике, и про то, что она порченная самозванцем, я ему говорить не стану. Если он и узнает это, то не от меня. И опять перед глазами встала нежная встреча мужа и другой, как она обнимает его за шею, как встречаются их губы. И как я могла это разглядеть с такого расстояния? Воображение ревности.

И тут из темноты ко мне вынырнуло незнакомое девичье лицо, нет, это не Моника, другая девица, какая-то бесцветная, похожая на моль. Кто это? Лиля, это Лиля. «Он мой, слышишь?! – шипит она. – Он мой! Хоть в другой мир за ним ныряй, все равно моим останется! Ничего ты сделать не сможешь. Он слово дал, а слово надо держать. Рыцарь всегда держит слово». А вот эту Лилю я совсем не боюсь, она не Моника. Моль давят, хлоп и все, нет ее. «Ну, это другие рыцари слово держат, а у меня не идеальный рыцарь, и я не идеальная...  и я очень хочу к нему». И моль исчезла.

Странное это болото, словно вдоль кромки чего-то другого, неведомого, идешь.