Узник №8

– Да конечно, угадал, вам же и человека убить раз плюнуть, а уж муху… Вон как вы бедолагу пожарника приговорили – глазом не моргнули, ни одной морщинки не прибавилось, ни один волосок не поседел. Мне бы ваше хладнокровие. Но без вашей жестокости – избави, боже.

    Узник спрятал лицо в ладонях.

– Ну, да ладно, господин узник, – начальник тюрьмы ласково похлопал его по колену, – признаюсь вам по секрету. Скоро у вас будет муха. Большая. Вот такенная. Я лично вам её предоставлю.

– Правда, господин начальник тюрьмы?! Это правда? – воскликнул узник, убирая с лица руки, немного, кажется, растерявшись. – Не знаю, как и благодарить вас.

– Искренняя благодарность всегда изыщет пути к самовыражению, – добро улыбнулся начальник, поднимаясь. – Пора мне, однако, – служба, знаете ли. А между тем я так и не сказал главного, зачем приходил.

    Он задержался у двери, словно прислушиваясь – не стоит ли кто по ту сторону.

– Тут в одной тюрьме по соседству требуется привести приговор в исполнение, а палач у них попал под сокращение штатов, знаете ли. Времена нынче у всех трудные, не только у нас. Так вот я и подумал, не могли бы вы… Они бы доставили приговорённого к нам, ещё и оплатили бы казнь. А? Что скажете?

    Узник глядел на него во все глаза. Кровь моментально отхлынула от его лица, так что лицо словно превратилось в белую как мел японскую театральную маску.

    Начальник тюрьмы хладнокровно ждал ответа. Он лишь достал из кармана смятый платочек и снова прошёлся им по губам, а потом по лбу, хотя жарко в камере отнюдь не было.

– Я, право… – промямлил узник, понимая, что навязшая в ушах затянувшаяся тишина и внимательный, с усмешкой, взгляд начальника требуют ответа, и никуда ему от этого ответа не деться. – Право, я…

– Ну, это всё слова, господин узник, – отмахнулся начальник тюрьмы, будто пред ним была произнесена целая речь, не имеющая отношения к делу. – Вы скажите просто: могу я на вас рассчитывать, да или нет?

– Я не… Да.

– Ну вот и славно, – кивнул начальник тюрьмы. – Вот и замечательно. Стало быть, я сегодня же отсемафорю тамошнему начальнику, что мы готовы помочь. Завтра, думаю, приговорённого и доставят.

– А… кхм… какой вид… казни?

– Да самый обычный вид, – улыбнулся начальник тюрьмы, уже взявшийся за дверь. – Как раз ваш любимый вид и есть – расстрел.

– А вот скажите, господин узник, – уже выйдя в коридор, начальник тюрьмы остановился по ту сторону дверного проёма, – вам никогда не хотелось полюбить меня? Целовать мне руки?.. Нет?

– Полюбить?.. – опешил узник. – Я не… Может быть, я… наверное… О боже, боже!

– Ведь любовь – это всё, что нам осталось, господин узник, – грустно продолжал начальник. – Нам. Вам.

– Я не… не думал о…

– Ну что ж, – вздохнул начальник тюрьмы. – Ну что ж… Но вы подумайте, господин узник, загляните в свою душу, взвесьте вашу жизнь на весах бесконечности. И попытайтесь понять, что любовь к человеку – это всё, что вам осталось. Да. В вас живёт потребность любить, почитать, я же вижу. А во мне трепещет нужда быть любимым и почитаемым хоть кем-нибудь – о, знали бы вы, как трепещет и бьётся она! Полюбите меня, господин узник, умоляю вас. Хотите, на колени встану?

– Что вы, господин начальник тюрьмы, что вы! – пролепетал узник, когда колени начальника дрогнули, словно вот сейчас устремятся к полу. – Я не… Я недостоин и…

– Буду руки вам целовать в пароксизме самоуничижения, с наслаждением неземным, – почти кричал начальник тюрьмы с мукою неизбывного страдания в голосе, и в глазах его стояли слёзы. – А вы станете целовать мои – руки учителя, хранителя жизни вашей, наставника и водителя, коему, быть может, суждено однажды стать вашим проводником, вашим Хароном. Будем плакать святыми слезами покаяния и единения душ… Мы нужны друг другу, вам ли не понимать!

– Я… я не могу! – закричал и узник. – Я грязен, я мерзок, я… я преступен! О боже, боже, пошли мне избавление смертью! Я не достоин. Прокляните меня во имя божье. Я не достоин…

    Когда дверь, разочарованно лязгнув, захлопнулась, узник заплакал. Плакал он без рыданий, без голоса – одними слезами. Потом его стошнило – едва успел свеситься с лежака, чтобы не замарать постель.

    К счастью, через пару минут пришла с обедом жена надзирателя, так что ему не пришлось самому, стеная от боли, сползать с лежака, искать какую-нибудь тряпку и убирать за собой.

– Эка ты, развёл непотребство, – недовольно покачала головой жена надзирателя. – Животом захворал, что ли?

– Безысходностью, – отозвался узник. – Пустотой.

– Не знаю таких болезней, – пропыхтела жена надзирателя, суетясь с тряпкой. – Блажь это всё и маета. Коли животом захворал, так и скажи, я тебе касторки принесу или коры дубовой. А коли отлынить хочешь, так это у тебя не выйдет.

– От чего отлынить? – насторожился узник.

– От женитьбы, от чего ж ещё. Даже и не думай. Отец тебя убьёт тут же, не сходя с места, так и знай, голубь. Тебе давешняя порка манной небесной покажется.

– Она меня не любит, – сказал он.