Узник №8

    Лицо приговорённого вдруг смазалось, сломалось, брызнуло в стороны, как отражение в воде, по которому шлёпнешь ладонью. Оставив на стене большую, красную с белыми вкраплениями, кляксу, смертник повалился на пол сквозь синеву дыма. Упал, неловко подвернув руку. Заклокотало, забулькало.

– Ага, – деловито произнёс начальник тюрьмы, наклоняясь над телом. – Физио попортили…

– Да ничто, – произнёс за его плечом второй начальник. – Тодо ньенте. Какая ему разница. Всё одно червям на прокорм, а червям плевать на его красоту, лишь бы мясца побольше. Потрошков.

– Палач у нас неопытный, – извиняясь пожал плечами первый. – Ну да ничего, опыт – дело наживное.

– Святая правда. Мы ведь тоже начальниками не родились.

– Тело-то сейчас заберёте или как?

– Если подвода приехала. А нет, так у вас пока полежит, коли не возражаете.

    Смысл слов не доходил до узника, который с открытым ртом замер на лежаке. Уши заложило, голоса доносились до него как бормотание далёкого ручья, как копошение клопов под одеялом, слов было совсем не разобрать. Пистолет он по-прежнему держал в руках, опустив его между колен. Острый серный дым въедался в глаза и в мозг, набивался в горло, вызывая тошноту.

    Потом заботливая рука начальника тюрьмы мягко высвободила оружие из его рук. Хлопнула крышка ящика. Они, кажется, ещё что-то говорили. Узник смотрел на красную змейку, которая выползала из головы казнённого и, извиваясь, осторожно подкрадывалась к башмаку. Страшно не было – вид у змейки был вполне добродушный, кусаться она, кажется, не собиралась.

    Хлопнула дверь камеры, коридор выхватил, втянул в себя, жадно проглотил кусок синеватого дыма, застилавшего всё вокруг. Коричневое окно над головой узника являло своё бессилие. Голоса умолкли.

    Несколько минут он сидел, раскачиваясь вперёд-назад, ни о чём не думая и даже, кажется, не переживая.

    Потом его внимание привлекли тихий шорох песков времени, скрип камня, едва слышное сосредоточенное дыхание, шаги. Кто-то опустился на лежак рядом. Скосив глаза, узник увидел спокойное лицо ангела.

– Ты… – произнёс он. – Чего пришёл?

– Стреляли, – лаконично отвечал ангел.

– Стреляли? Здесь?

– Ну да.

– А-а, точно. Это я, кажется, убил пожарника.

– Пожарнику уже и памятник давно поставлен.

– Вот как?

– «Заслуженному пожарному наших душ. Да не опалит тебя огонь вечности», – без всякого выражения процитировал ангел эпитафию. – Скамеечку возле памятника уже облюбовали влюблённые для своих встреч. Спрос таков, что скорей всего скамейку вместе с памятником перенесут с кладбища на центральную площадь.

– Надо же…

– Пожарник причислен к сонму почётных граждан посмертно, о его жизни пишут книгу. А ты как? Всё ещё хочешь жить? Или всё ещё не хочешь? Не помню. Впрочем, какая разница… Что-то последнее время я забываться стал. Старею, наверное.

    Узник уставился на бледное лицо ангела, на щёки, покрытые двухдневной щетиной, на чёрные с проседью волосы, на усталые глаза, на тонкий нос с едва заметной горбинкой.

– Разницы действительно никакой: хочу, не хочу – живу. А что мне остаётся, – пожал он плечами, отвернувшись и снова уставясь на земляничного цвета змейку, что уютно свернулась у его ног. – Тебе надо бы меньше пить.

    Помолчали.

– Ты за телом? – спросил узник через минуту.

– Да. Где оно?

    Узник пожал плечами.

– Наверное, подвода приехала. Ты не договорил про фон Лидовица.

– А что про фон Лидовица?

– Прошлый раз ты упомянул, что настоящее имя его никому неизвестно, зато известно кое-что другое. Но что – так и не сказал.

– Да ничего особенного. Что такого может быть известно про человека, которого никогда не было?

– А я – был?

– Не знаю.

– Но тебе что-нибудь про меня известно?

– Ничего.

    Ангел поднялся, молча посмотрел на красную лужу там, где лежало тело.

– Он очень любил землянику, – сказал узник. – Быть может, про его жизнь тоже напишут книгу.

– Может быть, – кивнул ангел и направился к стене. – Евангелием больше, евангелием меньше… – бросил он напоследок.

    Когда последняя песчинка времени с шорохом скатилась по камням и потерялась где-то в щелях пола, узник вздохнул и вытянулся на лежаке.

    Приходила жена надзирателя с ведром воды. Долго шлёпала мокрыми тряпками, отмывая кровь и мозги любителя земляники, монотонно напевая себе под нос какую-то непритязательную кафешантанную песенку из забытой молодости и временами бросая на узника быстрые испытующие взгляды.

– На обед сегодня горох, – сказала она, уходя.

– Наконец-то! – отозвался узник.

    Смеясь, покачивая головой над его простоватой шуткой, жена надзирателя ушла.

    Тогда узник слез с лежака, встал посреди камеры и долго смотрел на окно, намалёванное под потолком, и прислушивался к нему, словно надеялся услышать шум дождя, поливающего снаружи тюремную крышу, землю, далёкие земляничные холмы и коров, само существование которых, впрочем, никем ещё за всю историю человечества так и не было доказано.

    Потом улыбнулся, наклонил голову и бросился на стену. Уже в нескольких сантиметрах от камня – не сумел, поднял голову и принял удар не лбом, а грудью.