Узник «Черной Луны»

– Дядю Витю когда, Опанасенко… Голову… – У Юрчика перехватило дыхание, он умолк, затравленно глянул на Хоменко, понимая, что не в силах больше вымолвить ни слова в свое оправдание.

– Что ты мне мозги компостируешь? Дядю Витю… Тетю Маю… Детский сад! Ты же гвардеец или выблядок сопливый? Это говорит человек, который призван защищать Приднестровье! Я предупреждаю всех: мы воюем, мы будем терять своих боевых друзей. Мы будем хоронить их, изувеченных, геройски погибших. Каждый из нас может завтра погибнуть. Но трусов я буду уничтожать.

Он повернулся к Юрчику. Несколько мгновений смотрел на него мрачным тяжелым взглядом, словно подзаряжая свою ненависть.

– В общем, говорить больше нечего. Все ясно. Оправдания тебе быть не может… Рас-стрел! – глухо, но четко произнес комбат.

И от этого громоподобного слова Юрчик дернулся всем телом и тонко, по-щенячьи взвыл. Строй дрогнул, съежился, будто от порыва черного ветра.

– За что – парень-то молодой, растерялся…

– Кто это сказал? – Хоменко вперился взглядом в дугообразный строй.

– Я! – Седой мужчина лет сорока шагнул из строя.

– Повторяю для глухих: рас-стрел за трусость и попытку дезертирства.

– Товарищ комбат, – подал голос Кинах. – По первости простить бы его. Испугался он и сбежал не по трусости. Опанасенко на его глазах… Голову разнесло… Женился парень неделю назад, девчонка молодая не вынесет, мать опять-таки…

– Молчать, Кинах! Сопли размазываешь. Здесь действуют законы военного времени… И я еще с тобой поговорю на эту тему… – Он повернулся к охранникам: – Ведите его!

Те взяли Юрчика с двух сторон, повели в сторону развалин метеостанции. Тот рванулся к Хоменко:

– Товарищ подполковник! Ну простите меня, пожалуйста. – Он разрыдался, бессильно вздрагивая сведенными назад плечами; Юрчик стоял к нам боком, и мы видели, как он отчаянно ломал пальцы. – Ну товарищ подполковник, я больше не буду, я кровью своей… Не убивайте, пожалуйста, я только женился, у меня медовый месяц еще. Товарищ подполковник, ну простите, пожалуйста, в последний раз!

Он упал на колени, и его потащили волоком. Тут меня какая-то сила толкнула из строя, я шагнул, не чувствуя ног. И будто чужой – свой лающий голос:

– А ну, оставьте мальчишку, подонки!

Я рванулся к ним, строй, кажется, зароптал, или мне только показалось. Они остановились – охранники с недоуменными лицами, комбат – с перекошенной гримасой, лица Юрчика я не успел разглядеть.

– Что?! – Хоменко проговорил сипло, голосом, в котором терлась наждачная бумага. – Что ты провякал?

– Вы не имеете права! – Я задохнулся, все было так абсурдно, что казалось, комбат скажет: «Ладно, подурачились – и хватит… Но ты, Юрчик, гляди!..» Но Хоменко смотрел на меня желтыми глазами, и я, поднаторевший в абсурдных ситуациях, знал, что случиться может все, даже самое непостижимое и нелепое. Я еще выкрикнул, что нет такого закона, по которому человека убивают после свадьбы…

А на меня уже надвигались угрюмыми броненосцами хоменковские лбы, вскидывали автоматы, кто-то, я даже не успел заметить, метнулся ко мне из строя и сорвал мой автомат с плеча. А битюги тут же бросились крутить мне руки, я раскидал их, но кто-то, опять же сзади, саданул мне чем-то по затылку. Второй раз, господа, за эти последние дни. Все потемнело… А когда просветлело, руки мои уже надежно были стянуты ремнем. Это я хорошо чувствовал затекающими ладонями. Рядом стоял бесцветный негодяй и поправлял спадавшие штаны.

Пока со мной боролись, Юрчик, уже присмиревший и отрешенный, будто душа наполовину изошла из него, смотрел в пустоту, которая разверзлась перед ним. Что он видел в этой кромешной пропасти: лица родных, молоденькую жену, которая и знать не знала, что вот-вот очутится во вдовах; а может, просто находился в шоке, полубезумном состоянии, когда разум, отказываясь верить исходу, дает спасительный сбой.

Его повели, он оглянулся, будто хотел еще что-то сказать, я поймал его пустой, как выеденные яйца, взгляд, в глазах ничего не отражалось. Пепел, когда-то сверкавший алмазом.

Строй подло молчал. Я стоял перед ним, связанный дебошир. Я смотрел вслед троице, которая вела четвертого. Четвертый шел сам, но это уже не были шаги живого человека, он приноравливался к своей судьбе скорее машинально, пару раз споткнулся, его тут же заботливо поддержали. Шуршала прошлогодняя листва, создавая звуковой фон шагов в направлении рая. Я не сомневался в этом. Гореть в аду будут другие. Возможно, и я, но не Юрчик… Они остановились метрах в ста от нас – у стены разрушенного здания метеоцентра.

Я оглянулся, я хотел знать, какими глазами бараны смотрят, когда их товарищу вспарывают глотку. Бараны стояли набычившись, хмуро, не расползаясь взглядами, сверлили стену вокруг жертвы десятками своих глаз. И все это было гнусно.

Убийцы отошли на несколько шагов назад – попятились, в тугом безмолвии плотоядно клацнул затвор. Хоменко медленно поднял ствол…

– Руки бы отпустили мальчишке, – прошелестел чей-то голос, мертвенный, без интонаций.