Узник Двенадцати провинций

Несколько минут было тихо, и мы уже подумали, что опасность миновала. Но вдруг широкий склизкий хлыст, взметнувшись, обвился вокруг основания мачты. Йорденс вонзил в него нож, потом схватил топор, в несколько мощных ударов перерубил щупальце, и оно соскользнуло в воду. Освобожденный баркас покачнулся, но выстоял и снова заскользил по волнам, и тут откуда ни возьмись появился еще один кракен. Три чудовищных щупальца обрушились на палубу, извивающиеся, как змеи, толщиной с бревно, одно добралось до лоцмана, стиснув его в безжалостном объятии. Я бросился на него, вооруженный одним только ножом, в то время как Йорденс рубил топором два других, опутавших мачту, и тогда вцепившаяся в нас тварь высунула из воды голову, я увидел ее страшные глаза под струями дождя, бледные, холодные, бездонные, такими же, наверно, были глаза Анку, а баркас накренился, завалился, море и небо поменялись местами, и я, вцепившись в веревку, которой была перевязана книга Кожаного Носа, пошел ко дну. Вода заливалась в нос, в рот, в уши, в легкие, наступила полная темнота, свинцовая пуля в спине, тяжелея с каждой секундой, тянула меня все ниже в бездну, и одна фраза, повторяясь без конца, еще билась в ритме моего обезумевшего сердца:

Где ты, маленький знахарь?
Где ты, маленький знахарь?..
Где ты, маленький знахарь…

Черная телега

Бухта Мертвых – туда, как говорят, возвращаются души моряков, погибших в море. Настоящим моряком я никогда не был, но именно там нашли меня апрельским вечером 1918 года, едва живого, вцепившегося в клеенчатый сверток, который чудесным образом послужил поплавком. Сборщик водорослей подобрал меня на берегу. Он взвалил меня, как мешок, на свою лошаденку поверх корзин с водорослями; так я и ехал, ноги болтались по одну сторону, голова по другую. Наверно, эта тряская дорога и покачивание скрипучих корзин в мерном ритме тяжелых подкованных копыт и заставили меня исторгнуть воду, наполовину заполнившую мои легкие.

Малый – звали его Жакез – положил меня у дверей часовни в Плогофе и отправился дальше со своей клячей. Кто-то другой пришел ему на смену. Этот кто-то, должно быть, счел мое состояние достаточно плачевным и наверняка имел возможность меня перевезти, потому что в конечном счете я очнулся в десятке километров оттуда несколько дней спустя, в больнице Бреста, в большой палате, пропахшей эфиром, потом и жавелевой водой, где нервно сновали женщины в белых одеждах и огромных чепцах. Здесь вытаскивали с того света не только утопленников, но и раненых, их было много, иные с такими страшными увечьями, что и не поймешь, где и чем их так отделали. Я лежал с перебинтованной спиной и грудью, часто и неглубоко дыша в полусне, прерываемом криками невидимых чаек. Надо мной склонился мужчина в белом, достал из кармана кусочек свинца с неровными краями и поднес его, держа большим и указательным пальцами, к моим глазам. Сквозь занавески на высоких окнах за его спиной сочился бледный, трепещущий свет. Его голос шел откуда-то издалека, и я боролся изо всех сил, пытаясь утвердиться в этой зыбкой реальности, где почему-то говорили на французском языке, который я учил в школе.

– Вот что было у вас под лопаткой. Пришлось оперировать. Я извлек эту штуку. И два ребра у вас сильно повреждены. Видит Бог, пули я видывал всякие, но такой – никогда. На вас напали пираты или вы попали в перестрелку в лавке антиквара? – пошутил он.

Я был еще слишком слаб, чтобы ответить, и с трудом улавливал смысл каждого слова, но понимал, что, расскажи я все, мне бы никто не поверил. Одна из сестер шепнула хирургу на ухо, что я потерял память. Я шевельнул рукой, согласно моргнул и вновь погрузился в дрему.

Через месяц меня выписали, вернули мне мои вещи, завернутый в клеенку атлас Кожаного Носа и порванное пальто, и дали новую одежду: куртку, которая была мне велика, тиковую рубашку, штаны из толстого сукна, пару башмаков. Откуда все это взялось, я понял сразу: ребят, которым больше не нужны были одежки, прибывало тысячами каждый день.

Я отправился на поиски матери, нашел консервный завод, где она работала, оттуда меня послали к ее квартирной хозяйке, и та сказала мне, что ее унес грипп. Я пошел на ее могилу. Рядом с ее именем на камне было выбито имя отца. Она ли ушла к нему в тот иной мир и плавает с ним в темных водах рука об руку, или он пришел и лег к ней под землю, чтобы наконец согреть ее? При жизни мать с отцом виделись нечасто, она ждала его дома, а он тянул сети в любую погоду, а если они и бывали вместе, то лаялись. Нет, скорее всего, никого больше там не было, только ветер, уносивший мои слезы, и далекий шум прибоя вокруг могильного камня. Я положил на него букетик вереска и пожелал им покоиться с миром.