Узник Кардиффа

– Здесь, не спорю, загвоздочка вышла… – покраснел Сугерий.

– Ничего себе, загвоздочка. Больше четверти века плена и тюрьмы…

– Так! Ты, что, решил сегодня стать «обличителем язв»?!

– Это, монсеньор, к слову… – ретировался Пьер.

– Я вот тебе язык-то, пожалуй, укорочу…

– Простите, умолкаю навеки. А что нам делать тогда с домом Блуа, которому мы уже посулили поддержку в деле получения короны Англии по праву крови?

– Еще чуток погодят… – отмахнулся, словно от назойливой мухи, Сугерий. – А уж коли герцогу Роберу еще разок свезет, и он обзаведется законным наследником… – аббат и сам сомневался в сказанном, но, подумав, решил не искушать Господа, ибо неисповедимы Его пути и неведомы Промыслы, ведь есть же у него, в конце концов, бастарды, значит, еще не погас огонь в чреслах…

Пьер усмехнулся своим щербатым ртом, в котором, несмотря на его молодые годы, уже не доставало доброй половины зубов, и с видимой серьезностью заметил:

– Господи, ну и плодовиты же эти потомки Роллона.

Сугерий вздохнул, погрустнел и даже как-то осунулся внешне:

– И не говори, Пьер. Только нам показалось, что все в наших руках, и мы держим судьбу английского престола за хвост, так на тебе! Не тут-то было! Все, матерь-заступница, опять с ног на голову встает… – он кашлянул и произнес. – Пиши указание нашим агентам: смотреть, слушать и не встревать…

Пьер обмакнул перо в тушь и проворно заскрипел им по пергаменту…

Кардифф. Англия. 14 июня 1133г.

Герцог проснулся рано. Он и раньше в молодости не слыл лежебокой и, едва первые робкие солнечные лучи окрашивали восток в розоватые тона, был уже на ногах, что не раз спасало и выручало его. Так было и под Аскалоном, да и возле Антиохии несколькими годами раньше, когда именно его кипучая натура, не желавшая нежиться на мягких постелях, выручала его самого, да и всех его соратников. Ведь если командир уже готов к бою, то и армия его не подведет.

Но с годами его организм слабел, дряхлел и, положа руку на сердце, все чаще и чаще стал давать сбои. То сердце прихватит, то сбоку так защемит и кольнет, что аж в глазах темнеет, но герцог Робер лишь тихо скрипел зубами, улыбался и, как ни в чем небывало, продолжал совершать свои утренние прогулки с соблюдением обязательного гимнастического моциона, коему его приучил покойный отец Гильом Завоеватель, твердивший юному подростку: «Тело должно быть живым, крепким и задорным, тогда и смерть от тебя будет шарахаться, словно ты прокаженный для нее…».

Вот Робер и продолжал каждое утро десятилетиями закрепленное правило, привитое его отцом – он бегал, приседал, подтягивался и, как теперь говорят, качал мышцы брюшного пресса.

Рыцари, оруженосцы и прислуга Кардиффского замка поначалу смотрели на эти «сумасшествия» широко открытыми от удивления глазами, но затем, сами того не замечая, стали присоединяться к герцогу. Сначала, в виде веселой шутки или игры, мол, если старик так может, то мы-то чем хуже. Затем, когда это вошло в привычку, для того чтобы их крепкий и здоровый вид радовал не только оружейников, коим теперь не приходилось переклепывать кольчуги, наращивая их брюхо, но и своих жен, любовниц и гулящих девок, живших неподалеку от замка.

Единственное, что тяготило все эти годы пленника – ощущение несвободы. Вроде бы он и не был узником в полном понимании этого слова: мог гулять, охотиться и даже выезжать за пределы замка, а не сидеть в закрытой тюремной камере, но именно эта половинчатость и была тем невыносимым бременем, что давило на плечи стареющего герцога и сжимало ледяными тисками его сердце. Он жил, словно птица в золотой клетке…

Жизнь быстро проносилась за стенами мрачного Кардиффского замка, долетая до него лишь разрозненными обрывками и отголосками, тревожившими и зачастую смущавшими ум Робера Куртгёза. Более десяти лет прошло с тех пор, как его брат король-узурпатор Генрих потерял единственного наследника и теперь, за неимением продолжения по мужской линии, находился в полном раздрае и смятении.

Монахи и гости, изредка наведывавшиеся в гости к пленному герцогу, то вскользь, то словно нарочно, словно подливая масла в огонь, рассказывали ему обо всех сложностях наследования престола, будто бы герцог, который и сам превосходно разбирался в вопросах власти и генеалогии, не смог понять, что теперь, как ни крути, именно он является единственным живым и реальным претендентом на отнятый у него престол.

Робер, вместе с тем, прекрасно понимал и то, что дни его, как бы он ни старался и ни пыжился, сочтены и не бесконечны, а единственного законного сына и наследника, Гильома Клитона, судьба, словно в насмешку над ним, отняла несколько лет назад.

Рассчитывать на то, что кого-нибудь из его многочисленных детей-бастардов признает Папа Римский и святая католическая церковь, не приходилось, ведь если его брат-король Генрих столкнулся с такой же неразрешимой проблемой, то ему не стоило и мечтать. Приходилось утешать себя химерами будущего и рассчитывать на свои силы, угасающие и слабеющие с каждым днем.